Византийские исихастские тексты

Естественно посему тем, кому пришло [таковое] на ум, оставить груз грехов, и, преуспев в чистоте, стать боговидными, и явно принять внутрь души пречистые светоносные лучи, то есть, короче говоря, Бога, и несказанную красоту Его узреть духовно, и наслаждаться, и радоваться, и веселиться этому, и получать удовольствие, и в сверхъестественном обожении испытывать блаженство, ибо оно свойственно в высшей степени таковым и без него не дано никому ни видеть, ни испытать ничего божественного. И те, кто, преславно избрав удаление от людей и безмолвие и устремившись всею душой, предали себя пустыням: в горах, в пещерах, в ущельях земных[1738], в затворах — во всяком уединении и удалении от людей, всю жизнь проводили в безмолвии и никак иначе не философствовали, нежели умно и премирно об умопостигаемом и премирном божественном, за чем следует единение ума в самом себе, просветление, и несказанное просвещение, и как бы залог предвкушения Небесного Царствия, а также подобное ангельскому жительство, вдохновение и узрение божественных таинств, да и что иное, как не соприкосновение с Богом положенным образом и обожение?

Таковыми были прежде Илия и Иоанн Креститель и Предтеча Иисуса, таковыми были те, кто окружал Антония, философствовавшие уже во времена Нового Закона и Нового Завета, а также Арсения и Марка[1739], словом единым двигавшего высокие горы[1740], будто неких мышей или комаров. Воистину каждый из тех, кто стремился вновь вознестись в стремительном порыве Духа к образному уподоблению божественной первообразности и сверхъестественной благодати божественного усыновления, а также увидеть и испытать в происходящем божественное, скорее даже, узревать и тем самым испытывать постоянно и вечно, — так вот, избравший своевременно эту долю, имею я в виду бегство от всего и вся, а по возможности и безмолвие, и достигший ясным ви/дением[1741], как сказано, с ясностью во взоре полного осознания вышеуказанных страстей и вземший со всем душевным рвением щит веры[1742], подобно оружию света[1743] облекшись в заповеди Господа нашего Иисуса Христа, и держась завися от Его как всемудрого и всесильного военачальника, и призывая Его, и деятельной силой препоясав чресла свои в истине[1744], и возложив на духовную главу свою надежду на спасение вместо шлема[1745], а на грудь броню праведности, обувши ноги в силу беспристрастия, чтобы «наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражью"[1746] безвредно и прямо ступать в готовности благовествовать[1747] о благодати, имея молитву в качестве оружия оборонительного, — вот так да пойдет на врага тот, кто во бдении сидит уединенно внутри кельи.

7. О бесовской злобе и о [ необходимых ] из-за нее внимании и молитве

Зная наверняка и должным образом, насколько злокознен и изворотлив змей и лукав враждебнейший сатана, неослабно противостоящий благим делам нашим и злоумышляющий со всевозможным тщанием, как бы подвигнуть наш помысел к злобе и мраку, чтобы каким-либо образом совершенно отвратить нас от Бога и по горькой зависти (увы нам!) вытолкнуть и отдалить от рая (да не будет этого никогда!), сиречь от чистой жизни и наслаждения, — вот это-то и узнав как следует, пусть неизменно с благоразумием, со вниманием к помыслам изгоняет [человек] и тем повергнет этого злодея через святое призвание имени Иисуса Христа, Господа нашего, и сердечную, умную и словесную молитву и заставит бежать пагубу от себя и своей души как от сосуда Божьего. Ибо ведь, естественно, весьма боится сатана, и дрожит, и бежит, как будто палимый духовным и божественным огнем[1748], от молитвы, совершаемой, как и подобает, с чистой совестью в трезвении и внимании.