Византийские портреты

Влеммид был в 1248 году настоятелем в монастыре Святого Григория Чудотворца близ Эфеса. Фаворитке пришла в голову мысль, в виде вызова, отправиться туда. В парадном царском облачении, в сопровождении блестящей свиты, она нагрянула в монастырь, причем ни у кого не хватило смелости затворить перед ней двери, и вошла в церковь как раз в ту самую минуту, когда община отправляла там богослужение. Влеммид одним движением тотчас останавливает священника, бывшего в алтаре, и прерывает священное служение; затем, обратившись к маркизе, приказывает ей оставить святое место, которое она вдвойне оскверняет, будучи недостойной по своему поведению участвовать в общении верных и нанося своим присутствием публичное оскорбление священным законам религии. При таком ужасном поношении маркиза невольно отступает; затем разражается слезами, умоляет монаха не изгонять ее из святого места; наконец, охваченная священным ужасом, она соглашается на уступку и выходит из церкви. Но вооруженные люди, бывшие в ее свите, возмущаются унижением, нанесенным их госпоже. Их начальник, некий Дримис, заявляет, что после такого оскорбления игумен недостоин жить, и, присоединяя к слову дело, хочет обнажить меч. Но тут - о чудо! - меч остается прикованным к ножнам, и, несмотря на все усилия, офицеру не удается извлечь его. Обезумев от гнева, Дримис выкрикивает оскорбления и шумит. Влеммид, невозмутимый, заявляет, что ско-{358}рее умрет, чем нарушит закон Христа. В конце концов, невольно пораженные такою смелостью, осаждающие удаляются; но вслед за тем императору приносится жалоба на дерзкого монаха, осмелившегося противиться фаворитке. Подстрекаемая своими приближенными, маркиза требует мщения, утверждая, что в ее лице было оскорблено само императорское величество. Дримис со своей стороны заявляет, что в дело замешано колдовство, что только таким образом он не мог извлечь своего меча из ножен, и требует наказания колдуну. И уже Влеммид начинал испытывать некоторые опасения за последствия, какие мог иметь его смелый поступок.

Сохранилось его послание, своего рода циркуляр, обращенный им в это время ко всем монахам империи, чтобы до известной степени выведать об общественном мнении относительно этого случая. В нем он рассказывал о деле во всех подробностях, оправдывал свое поведение, и, в крайне сильных выражениях восставая против фаворитки, он определял, какого поведения должен был держаться служитель церкви в отношении такой женщины и при данных обстоятельствах. "Тот, кто хочет угождать людям, - писал он, отнюдь не есть истинный служитель Божий"; и кончал свое послание так: "Вот по каким побуждениям мы, не колеблясь, изгнали нечестивую из святого места, ибо не могли дать святое причастие женщине бесстыдной и нечестивой, равно не могли и ронять перед той, что погрязает в пороке и нечестии, драгоценные и дивные слова божественной литургии"

Однако император Ватац тем не менее, по-видимому, отказался потакать мстительности своей любовницы, несмотря на пыл своей страсти к ней. Он удовольствовался только тем, что со вздохом и со слезами на глазах сказал ей: "Зачем хочешь ты, чтобы я наказал этого праведника? Если бы я сам сумел жить без позора и без стыда, я сумел бы и уберечь императорское величество от всякого посягательства на него. Но я сам дал повод ко всяким оскорблениям, которые сыпятся теперь на мою особу и на мое достоинство. Поэтому я только пожинаю то, что сам посеял".

Тем не менее, несмотря на добровольное милосердие царя, враги монаха устроили так, что он хоть иначе, а все-таки искупил свою смелую выходку. "Было, - замечает Влеммид в оставленной им любопытной автобиографии, много беспокойства и смуты". Это очень неясно. Но, во всяком случае, достоверно известно, что в 1250 году игумен был в некоторой немилости. В это время, к большому его счастью, на Восток прибыли папские послы, и так как была большая нужда в богословской эрудиции и в диалектическом красноречии ученого грека для участия в спорах при собеседованиях в Нимфее, то этим самым он очень кстати возвратил себе {359} прежнее влияние, что позволило, ему, главным образом, избегнуть дурных последствий того печального случая, в какой он попал, вступив в борьбу с всесильной фавориткой, "одно имя которой, - как он сам писал, - возбуждало ужас".