Византийский двор

– А это – моя старушка, узнаешь? – Юрка вытащил из пространства между диваном и стеной шестиструнную акустическую гитару.

Прижав к груди, бренькнул по струнам, и старушка отозвалась звонким, медленно тающим в тишине: тр-ре-ень...

– Наши новые инструменты – мой «Фендер Стратокастер» и клавишник – у Сашки дома, чтобы в этом бардаке не повредили их, – он вернул гитару на прежнее место.  

Улыбнулся. Настроение у Юрки и Сашки было, разумеется, превосходное. Еще бы! По непонятным причинам все благополучно разрешилось – кафе оставляют. И в случае, если они с Сашкой согласятся, им дадут денежную компенсацию и другой участок земли в аренду, в хорошем, оживленном месте. Слыхано ли такое? Чудеса, бля.

Значит, концерт продолжается! Можно звонить официанткам, повару, кассирше. Заказывать харчик, винчик и коньяк, нести назад и подключать аппаратуру.

– Эх, жаль, что ты уезжаешь в свою Америку, не посидишь в нашем кафе, не послушаешь наше выступление. Мы бы в честь дорогого гостя из Амерички дали специальный гала-концерт. Так бы грохнули, чтобы стены задрожали. И накрыли бы поляну, как для императора, – сказал Юрка, не сводя с Влада глаз.

После того вечера на кладбище, когда на могиле дяди Алеши положили цветы, Юрка смотрел на Влада как-то по-новому, часто улыбаясь, будто бы увидел в нем нечто такое, чего не замечал раньше, и теперь не может им налюбоваться. Часто хлопал Влада по плечам, подталкивал его легонько локтем под грудь, подмигивал. И Влад улыбался ему в ответ.        

– Зачем же чего-то ждать? Мы поляну накрыть можем и сейчас, императорскую. Какие проблемы? – вмешался Сашка, очнувшись при слове поляна.

Он потрогал пальцем кончик своего длинного острого носа, словно проверяя, не потерял ли тот нос свою остроту и свою чуткость ко всем важным событиям. Затем у одного из ящиков – хлоп-хлоп – подорвал картонные створки и вытащил большую бутылку:   

– «Борисфен», очень классный коньяк. Или ты, как настоящий американец, пьешь только виски с содовой?

– Нет, нет. Пью все подряд, даже чачу и самогон, – ответил Влад, когда они, протискиваясь между кастрюль и коробок, направились в кухню. – Вот странно, в Чикаго я почти не пью, раз в месяц, может, два – раздавим с женой бутылку вина на двоих. Даже от стакана красного становлюсь косым. А тут – пью водку и коньяк утром, днем и вечером. И – ничего, трезвый.     

– Так у тебя же какая закалка! Ты же вырос в нашем дворе, – пояснил Сашка, доставая из холодильника закуску.

Юрка включил на магнитофоне старые записи – «Роллингов», «Квин», «Дорз». Ну, и «в честь праздника», распечатал упаковку дорогой марихуаны, которую, по его словам, хранил для исключительных событий.  

Выпили несколько рюмок коньяка. Хрустели соленые огурцы, яблоки, шипела минералка. Влад расспрашивал об одноклассниках, о соседях, что с ними, кто из них еще живет в их доме, и кто жив вообще. Попытался побольше разведать у Юрки о его «пожизненной герлфренд», но, как и прежде, когда речь заходила о божественной Юлии, Юрка от прямых ответов уходил.

– Ты, Владя, об этом задавай поменьше вопросов. Лучше готовься в следующем году ко мне на свадьбу приехать, – увильнул Юрка. – И Матвея своего тоже привези.   

– А диссертацию твою, не ссы, если что, поможем тебе написать, – заверил Сашка, закуривая.

Стояли на балконе. Юрка священнодействовал над травой: отсыпал из упаковки зеленоватые крошки на листик специальной бумаги и скрутил в сигарету.         

– А я считаю, что лучше пить, чем курить эту дрянь. Известно: начинаешь с травы, а заканчиваешь маковой соломой. Сколько у нас за последние годы народу снаркоманилось – не перечесть, – говорил Сашка. 

Влад тем временем, под Юркиным инструктажем, попробовал «протащиться от травы». Вдыхал горьковатый дым, но у него не получалось, как надо. Заходился в кашле:

– О-о... А-а...

Заботливый Сашка хлопал его по спине своей лапой.

Чудесная ночь лежала на городских улицах. С балкона на семнадцатом этаже открывалась панорама на весь уснувший район. Вдали слева темнели холмы, ведущие к древнему Китаево, а справа, за крышами домов, темным ковром расстилался Голосеевский лес, с его ручьями и горками.

Катались там когда-то на лыжах и санках, спускались по крутейшим скользинкам, летели кубарем в снег...       

Вот так, жизненные горки, крутые горки юности, опасные. Всем по ним спускаться, да не каждый может устоять на ногах. Одно неловкое движение, один подлый, невидимый бугорок – теряешь равновесие, подлетаешь в воздух и так шлепнешься, что и костей своих не соберешь...

Юрка вдруг захотел показать, какой недавно освоил гитарный перебор. Притащил из комнаты свою шестиструнную «старушку». Играл, подпевая; его длинные пластичные пальцы бегали по всему грифу. Лицо Юрки тоже моментально пришло в движение – корчил гримасы, то восторженные, то страдальческие, то гневные. Исполнением своим, в итоге, остался совершенно недоволен, даже расстроился, как ребенок, что пришлось его утешать.