Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн.

Первая часть записок Пселла состоит из семи отделов . В первом отделе изложено царствование Василия II Болгаробойцы. Сам автор замечает, что лично он не компетентен, не видел и не слышал Василия II, скончавшегося во время его детства;[85] сведения об этом императоре заимствованы им у других,[86] и в частности в сочинениях, посвященных изображению его царствования.[87] Какие здесь имеются в виду сочинения, с достоверностью сказать нельзя, потому что самые сочинения до нас не дошли; мы имеем хронику Льва Диакона, доведенную до смерти Иоанна Цимисхия (976), и затем записки Пселла, примыкающего ко Льву Диакону и начинающего с того момента, на котором остановился Лев.'[88] Можно только предполагать, что в числе сочинений, о которых говорит Пселл, была недошедшая до нас хроника Иоанна Евхаитского, современника и учителя Пселла. Личные отношения Пселла к Иоанну могли обратить его внимание на эту хронику, а судя по стихотворению Иоанна Евхаитского,[89] хроника, кроме времени предшествующего, могла обнимать царствование Василия II и даже Константина VIII (но едва ли простиралась далее).[90] Для времени Василия II записки Пселла, собственно говоря, имеют значение второстепенного источника, и если исследователь принужден выдвинуть их на передний план, то лишь потому, что не сохранились первоисточники, которыми пользовался Пселл. В рассказах о событиях этого времени замечаются у Пселла неточности.[91]

Во втором отделе излагается история Константина VIII. Пселл говорит, что и Константина, точно так же как Василия, он не видел и не слышал, сведения о нем, как и о Василии, заимствовал у других,[92] причем не определяет точнее, были ли это устные сообщения живых лиц или исторические сочинения. Записки Пселла для этого времени имеют такое же значение, как для предшествующего, и точно так же не лишены неточностей.[93]

Третий отдел заключает историю Романа III Аргира. Сведения в этом отделе получают большую достоверность, чем в предшествующих. О наружности императора Пселл мог говорить на основании собственного наблюдения, потому что видел Романа;[94] о внутренних же качествах императора, равно как о событиях его царствования Пселл узнал впоследствии от придворных,[95] так что его изображение, во всяком случае, воспроизводит общественное мнение, взгляд высших сфер на личность Романа и события его времени.

Михаил Пафлагон, история которого составляет предмет четвертого отдела, лично известен был Пселлу столько же, сколько его предшественник, Роман, т. е. Пселл мог видеть императора во время публичных церемоний,[96] более близкого знакомства не было. Тем не менее его показания о Михаиле Пафлагоне получают большую цену, чем показания о Романе III, потому что почерпнуты из более надежного источника. Сведения о Романе добыты были Пселлом, по собственному его признанию,[97] сбивчивые и противоречивые, между тем сведения о Михаиле должны были отличаться верностью и определенностью, потому что были получены от лиц, принимавших деятельное участие в событиях и близко стоявших к кормилу правления. Таковы были Алусиан, сын Аарона, рассказывавший Пселлу о своем участии в болгарском восстании,[98] брат императора и его первый министр Иоанн Орфанотроф, с которым Пселл находился в отношениях настолько близких, что присутствовал при отправлении им официальных обязанностей, был принят в его доме, часто с ним беседовал и узнал много секретного, не известного другим.[99] У Пселла были под руками и письменные источники, излагавшие царствование Михаила Пафла–гона, но он считал их недостоверными, не пользовался и предостерегал читателей от пользования ими.[100] Мы не знаем этих источников, знаем только, что современник Михаила Пафлагона Димитрий Кизический написал какое–то историческое произведение,[101] до нас не дошедшее. Может быть, это именно сочинение и имеет в виду Пселл.