Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн.

Возлагаем однако же упование на Божественную благость, надеемся, что легаты найдут тебя невинным и исправившимся, или что по их внушениям скоро исправишься. Если это будет достигнуто, то мир наш не возвратится к нам, но на тебе почиет, как на сыне мира, и воцарится между нами братская любовь с чистым сердцем, доброй совестью и верой не ложной (/ Тим. 1, 5), и не будет тебе надобности нас умолять,[3044] но будешь приказывать. Содействуй в этом, как ты начал — и два величайших царства соединятся в желанном мире».[3045] В письме к Петру Антиохийскому, отправленном в ответ на известительное послание последнего, папа приветствует его со вступлением на кафедру, хвалит за то, что он изложил свою веру перед первым апостольским престолом Римской церкви, которая есть глава всех Церквей и на окончательное решение которой должны поступать важнейшие и труднейшие дела из всех Церквей (ad quam majores et difficiliores causae omnium ecclesiarum difiniendae referantur). Папа приглашает новоизбранного патриарха защищать, в союзе с Римским престолом, честь Антиохийской кафедры, которая получила от Римской церкви и соборов св. отцев третье место, «все же это говорим, — замечает папа, — потому что некоторые, как мы слышали, стараются умалить древнее достоинство Антиохийской церкви». Далее по поводу недоумения[3046] Петра Антиохийского относительно причин, вносящих разделение во Вселенскую церковь, папа советует поосмотреться и поискать корни бед у себя. «А мое смирение, вознесенное на вершину апостольского трона для того, чтобы одобрять заслуживающее одобрения и порицать неодобрительное, охотно одобряет, похваляет и утверждает возведение твое в епископство... если только ты возведен не будучи ни неофитом, ни сановником (мирским), ни двоеженцем и не за деньги, либо иным каким противным священным канонам способом».[3047] Из всех трех писем видно, что папские легаты отправлялись в Константинополь далеко не с теми чувствами братской любви и уважения к правам Константинопольской кафедры, которые Керулларий считал непременным условием доброго согласия. Римский престол в гордом самомнении о своих преимущественных правах, о которых и Лев IX, подобно папе Николаю, говорит языком лже-Исидоровых декреталий, с прибавлением еще лже-Константиновой донации, выступал не как равный с Константинопольским престолом по власти, но как судья, вершитель всех важнейших церковных дел и источник всякой церковной власти. Константинопольской церкви предлагался мир, но лишь под условием отречения от прав, принадлежавших Константинопольской кафедре, и признания папского главенства, под тем же условием, которое заявлялось еще при Фотии, хотя не с такой резкостью; от Керуллария требовалось, чтобы он с покорностью явился перед трибуналом трех папских легатов как подсудимый, доказал, что он не неофит, латинян за опресноки не преследовал, церквей их не закрывал, притязаний на предпочтительную власть, сравнительно с другими патриархами, равно как на титул «Вселенского», не питал, Римскую церковь считать матерью и главой всех Церквей никогда не переставал, если же Керулларий повинен в каком-нибудь из этих грехов, то чтобы смиренно выслушал наставление папских легатов, покаялся и анафематствовал тех, которые впредь в этих грехах будут повинны, — и все это требовалось от того патриарха, который имел такое возвышенное представление о своем патриаршем достоинстве, как о достоинстве выше царского, и который так был непреклонен и строг в охранении чести своей как патриарха. Нужно было слишком много самообольщения со стороны Рима, чтобы не видеть, что легатам нечего ездить в Константинополь, и что свой мир они привезут обратно.