Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн.

Независимо от секретов и лиц, ими управлявших, стоял первый министр, не приуроченный ни к какому ведомству, но имевший влияние на все отрасли управления. К нему не прилагается какого–нибудь определенного названия, но разные эпитеты, указывающие на положение его при царе и в управлении, как–то: rcapaSuvaoTEucov, цеоа^юу, цеспт^ eq tov PaoiЫа, ярсотебсоу, та тгрюта фёрсоу та> РааЛеТ (причастный к управлению, посредник, царский посредник, первенствующий, занимающий первое место при царе). При выборе первого министра не имело значения его общественное положение: мог быть избран в первые министры сановник придворного или центрального управления, препозит, протовестиарий, логофет, друнгарий; первый министр мог быть светским чиновником и мог быть духовным лицом; после назначения на должность он не терял прежнего своего положения, продолжал занимать место в придворном или ином ведомстве и с тем вместе управлять государством в пределах власти, принадлежащей царю. Первому министру присвоены были некоторые внешние отличия[1378] и почетная стража.[1379] Он был душой императора, власть императора служила только для прикрытия действий министра, сообщая ей внешний вид законности. Разумеется, первый министр требовался тогда, когда император лично был не в состоянии или не находил нужным заниматься делами; но он мог взять государственное бремя на себя и совсем не иметь первого министра. Если по той или другой причине император допускал рядом с собой alter ego в лице первого министра, то тем самым делался обыкновенно лишь орудием в руках последнего. В энкомии Константину Лихуду рассказывается, что Лихуд, будучи первым министром Мономаха, вел себя таким образом: он показывал вид, что во всем действует по указанию и воле царя; если о чем его спрашивали, он не тотчас давал ответ, но подходил к царю и, возвратившись, отвечал на вопрос, — все были убеждены, что решение исходит от императора, а император даже не знал, о чем речь; бывало часто и так, что император сидел на троне, а внизу устанавливались те, которые имели нужду к императору и хотели спросить его о чем–нибудь, — на все вопросы давал ответы или первый министр, наклонявший предварительно ухо к императору с таким видом, как будто слушает приказ императора, что ответить, или сам император, которому предварительно первый министр внушал, в каком смысле сказать.[1380] В том же энкомии перечислены предметы, которыми приходилось ведать первому министру: он, по словам энкомиаста, соначальствовал стратигам, подавая им советы, толковал сомнительные законы, писал приказы о назначении на должности,[1381] делал распоряжения насчет государственных податей, по каждому делу полагал решение; ко всему этому на нем лежала обязанность утишать поднимавшиеся волны государственного моря или, говоря менее образным языком, поддерживать внутреннее спокойствие в Империи и предотвращать возможные вспышки со стороны недовольных.[1382] Словом, вся та власть, которая по закону объединялась в лице императора, практически находилась в руках первого императорского министра. Неудивительно после того, что первый министр не знал покоя ни днем, ни ночью. Озабоченный тем, чтобы государственная машина двигалась правильно и безостановочно, он должен был еще исследовать подпольную область, не грозит ли откуда опасность. Иоанн Орфанотроф в глубокую полночь объезжал город и все высматривал, нет ли где чего подозрительного; на пирах, на дружеской попойке его никогда не покидала озабоченность; он замечал все слова и движения собутыльников, делал выводы из услышанного и сообразно с тем принимал потом свои меры.[1383] При такой широте фактической власти нужны были высокие гражданские добродетели, чтобы не злоупотреблять положением, тем более что поводы к злоупотреблениям постоянно представлялись. Пселл имел полное основание удивляться такому феномену, как Лихуд, ни от кого ничего не бравший,[1384] потому что искушения были на каждом шагу, и если еще на злоупотребления других чиновников можно было надеяться найти управу, то на первого министра — никакой, разве только можно было с некоторым успехом апеллировать к собственному мечу.[1385]