Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн.

По примеру патриархов, несших труд исправления царских нравов, трудилось на религиозно-нравственном поприще и духовенство Греческой церкви, как монашествующее, так и белое. Монашество, в лице лучших, к сожалению, впрочем, немногих, своих представителей, безбоязненно выступало на защиту нравственных начал, попираемых современным ему обществом, причем и величие царского трона не останавливало благочестивой ревности. Великий постник (иногда в течение сорока дней не вкушавший пищи) Никита Стифат был поборником чистоты не только православного учения, что доказал во время столкновения с Римом, но и христианской нравственности. Он обличал, между прочим, императора Константина Мономаха за его предосудительное поведение.[2964] При Никифоре Вотаниате один монах, имени которого не знаем и который за добродетельную жизнь носил в народе прозвание «Всесвятой» (Πανάγιος), восстал против намерения императора вступить в брак, неодобрительный с точки зрения церковных канонов,[2965] и его старания увенчались успехом — брак не состоялся. В царствование второго никейского императора Иоанна Дуки (1222-1254) был характерный случай. После смерти первой своей жены (Ирины, дочери Феодора Ласкариса) Иоанн Дука женился вторично на Анне, дочери Сицилийского короля Фридриха. В свите новой императрицы прибыла, между прочим, одна маркиза, отличавшаяся чрезвычайной красотой и изяществом манер. Она произвела сильное впечатление на императора и стала пользоваться его благосклонностью в большей степени, чем законная супруга. Поборники нравственности — монахи, и во главе их строитель и настоятель одного монастыря Никифор Влеммид, были возмущены этим. Однажды маркиза вздумала посетить храм в монастыре Влеммида и приехала с пышностью. Но едва она взошла на паперть, как по приказанию Влеммида двери храма были заперты и вход загражден. Маркиза жаловалась императору за оскорбление, но на императора так сильно подействовал этот факт, что он раскаялся в своем поведении.[2966]

Белое духовенство не отставало от монахов. Оно, без сомнения, главным образом вело просветительскую деятельность при помощи того могущественного средства, глубокая целесообразность которого была хорошо сознана в византийском государстве. Мы имеем в виду внебогослужебные собеседования с народом о религиозно-нравственных предметах, которые служили дополнением к собеседованиям богослужебным. Эти внецерковные собеседования происходили в частных домах, куда собирались, с ведома хозяев, соседи. Вели их лица, имевшие священный сан, по очереди. Пока эти собеседования процветали, плоды их были весьма ощутительны, заметно сказываясь на нравах общества. Но по мере того как государство близилось к своему падению, истощалась его политическая сила, ослабевала также и энергия в духовенстве; внебогослужебные собеседования стали приходить в упадок, а вместе с тем стали ухудшаться и общественные нравы. Византийский историк первой половины XIV в. (Григора) пишет по этому поводу следующее: «Прежде, с древнейших времен Церковь была богата между прочим и учителями (дидаскалами). Они в различные времена и в разных местах Константинополя объясняли кто песни пророка Давида, кто послания апостола Павла, кто евангельские заповеди Спасителя (пока еще речь идет о церковных беседах, далее пойдет о внецерковных. — Н. С.). Все те из них, которые были облечены в сан священства, частным образом и поочередно проповедывали Божественное слово по домам, в собрании членов семейства и их соседей. Это располагало к жизни по заповедям Божиим, служило к познанию истинной веры и прямо вело к добру. Или лучше: это было духовное орошение слушателей из великого и божественного источника, орошение, которое их изменяло, преобразовывало и располагало к лучшемуС течением времени все это исчезло, как исчезли и все другие добрые обычаи, которые словно погрузились на дно морское. Этого рода опустошение отсюда простерлось и на другие Церкви, и вот души всего христианского мира блуждают и по сие время, точно по какой-нибудь непроходимой и безводной пустыне. Бессовестность дошла до того, что за один обол дают с той и другой стороны страшнейшие клятвы, какие не посмеет даже передать перо писателя. Вместе с тем, как угас животворный луч слова и учения, все слилось в безразличную массу; люди впали в бессмысленное состояние, и не стало человека, который мог бы сам решить, что полезно и какими признаками отличается благочестие от нечестия».[2967]