Византийское миссионерство

Из этого рассказа следует, что временный алтарь не одобрялся византийской церковью. Здесь, как и во многом другом, еретические церкви были терпимее имперской. Переносные алтари засвидетельствованы в сирийской традиции, в которой священникам, кочующим с племенем по пустыне, разрешалось делать алтарь, держа материю на весу[991]. В эфиопском Житии Михаила Арагави святые несут с собой из Византии в Абиссинию «алтарный камень»[992]. В X в. арабский христианин Ибн–Джарир пишет: «Среди арабов были христиане, такие как [племя] бани–таглиб, и одно йеменское, и другие. У них был епископ, который сопровождал их при их перемещениях, будучи облачен в церковные одежды, и возил с собой алтарь»[993]. Псевдо–Филоксен сообщает похожие сведения об обращенных сирийцами–монофиситами тюркских кочевниках: «Свои святилища они возят с собой, куда бы они ни направлялись»[994]. Подобная терпимость была усвоена византийской иерархией в поздний период, ср. опыт Феогноста у татар (с. 286).

IV

Выше мы уже говорили о том, что богословие «говорения на языках» никак не включало в себя идею, что апостолы научились реально разговаривать с варварами на их наречиях (см. с. 70). Скорее Отцам церкви казалось, что каждый воспринимает Божье слово на своем собственном языке, причем без всякого перевода, «и всякий человек, ходящий по земле, услышит этот голос, ибо не через уши, а через глаза войдет он в наше сознание»[995]. Некоторое сомнение может возникнуть разве что при чтении Феодорита: «И еврейская речь была переведена не только на греческий язык, но и на римский, и на египетский, и на персидский, и на индийский, и на армянский, и на скифский, и на савроматский — короче говоря, на все языки, какими продолжают пользоваться все народы»[996]. Однако даже и в этом случае скорее всего имеется в виду не лингвистический, а мистический «перевод».

Михаил Пселл в сочинении, специально посвященном проблеме «говорения на языках», подчеркивает, что речь идет не о лингвистической одаренности: «Кто двигал их языком? Кто переводил на наречие каждого? Знание языков? Но они вовсе не были этому обучены (ούδαμοϋ ταύτην μεμαθήκασιν)… Переводить разговор на язык слушающих — это мог бы сделать и человек, побродивший по многим городам и навыкший многим наречиям (πολλοίς έπιπλανηθείς πόλεσι καί πλείσταις γλώσσαις ένωμιληκώς)· Мы восхищаемся на многих наших современников, которые иногда разговаривают по–арабски, иногда по–финикийски или по–египетски, которые имеют общий язык (την γλώτταν διαμερίζουσιν) с персами, ивирами, галатами, ассирийцами. На таких мы удивляемся из‑за их, так сказать, благоязычности»[997]. Интересно, что описанный Пселлом тип человека в его собственных глазах никак не напоминает идеальных миссионеров — апостолов. Особенно характерно отношение к проблеме «говорения на языках» у такого экзегета, как Феофилакт Охридский: этот греческий иерарх сам жил среди варваров–болгар (см. с. 241), и вопрос об иностранном языке как языке проповеди, казалось бы, должен был иметь для него сугубо практическое значение. Ничего подобного! Он столь же абстрактно рассуждает об этом, как любой из Отцов церкви, никогда и в глаза не видевший ни одного варвара[998]. И лишь под самый конец существования Византии апостольская миссия стала представляться как реальное, а не фантастическое предприятие. Вот как описывает его Иосиф Вриенний (XV в.): «Многоразличие и пестрота языков, различия в нравах, власть [местных] правителей, огромные расстояния, отсутствие у иудеев склонности к общению с другими народами… препятствовали тому, чтобы все [люди] увидели, услышали и поверили в Бога… апостолы же благодаря своей многочисленности разбрелись вплоть до пределов земли… а поскольку [благодаря дару] свыше они выучили абсолютно все наречия (δια τό πάσας άθρόον τάς γλώσσας έξ υψους μαθεΐν), каждый из них научал каждый народ на языке этого народа (έκαστον έθνος, ττ\ του έθνους γλώττη, έδίδαξεν έκαστος)»[999].

Но все‑таки — как практически решалась языковая проблема? Учили ли миссионеры варварские языки? На эти вопросы легче отвечать применительно к еретическим церквам, активно миссионерствовавшим за пределами Империи. Так, про сирийца Симеона из Бет–Аршама, монофиситского просветителя сарацин, известно, что он на третий день заговаривал на любом языке[1000]. Сирийский проповедник монофиситства Ахудеммех (см. с. 94) сильно опасался трудностей арабского языка[1001]. Западный миссионер, по–видимому, также старался быстро выучить местное наречие и проповедовать на нем[1002]. Греческие же источники почти всегда молчат насчет лингвистических способностей проповедников–ромеев. Митрополит Киевский Никифор заявляет киевлянам, что не наделен «язычным даром» (см. с. 237).