Византийское миссионерство

Как Юстиниан понимал характер и цели государственного миссионерства, можно проследить на примере крещения авасгов (абхазов). Прокопий описывает его следующим образом: «В царствование… Юстиниана случилось так, что все у авасгов изменилось в сторону большей мягкости (επί τό ήμερώτερον τετύχηκε μεταμπίσχεσθαι). Ведь они приняли догматы христиан, и император Юстиниан, послав к ним одного из дворцовых евнухов по имени Евфрат, авасга по происхождению, категорически запретил их царям впредь оскоплять кого бы то ни было из своего народа… Тогда же император Юстиниан, возведя у авасгов храм Богородицы и поставив им (καταστησάμενος) священников, добился, чтобы они выучили все христианские правила (διεπράξατο απαντα αυτούς ήθη των Χριστιανών έκδιδάσκεσθαι). Авасги же, убив обоих своих царей, тотчас захотели жить свободно» (Procopii Bella, VIII, 3, 18—19, 21, ср. Euagrii IV, 22, p. 172).

Вскоре эта история получила продолжение: «Когда они, как я рассказывал выше, убили собственных царей, к ним прибыли в большом количестве ромейские военные, посланные императором. Они взялись присоединить их страну к ромейской державе и начали отдавать разные непривычные им приказания. И поскольку ромеи обращались с авасгами весьма насильственно, те страшно негодовали. Опасаясь, как бы им навсегда не стать рабами ромеев, они вновь поставили себе вождей… Разочаровавшись в добре, они снова приняли свои прежние верования, казавшиеся им ужасными, вместо новых, которые, конечно, показались им еще худшими. Опасаясь из‑за всего этого ромейских сил, они тайно переметнулись на сторону персов» (Procopii Bella, VIII, 9, 10—12). Этот эпизод очень ярко характеризует все этапы византийского «культуртрегерства»: Империя начинает вмешиваться во внутренние дела варварского племени, имея целью подорвать там влияние своего вековечного врага — Персии; на варваров оказывается политическое давление, имеющее, по видимости, цивилизаторскую окраску; попытка побудить варваров отказаться от их «диких» обрядов плавно переходит в христианизацию; она, в свою очередь, имеет следствием свержение власти, неразрывно связанной с языческой религией, а оттуда уже рукой подать до попытки завоевания. Важным следствием подобной политики, как видим, может стать не только взрыв антивизантийских настроений и переход на сторону противника, но и отказ от христианства, неизбежно ассоциирующегося с имперской экспансией.

Кавказское племя цанов также стало объектом государственной миссии. Византийский полководец Ситта, «победив их, многое побудительное сказал и сделал (έπαγωγά τε πολλά ές αυτούς είπών τε καί πράξας), сумев совершенно склонить их на свою сторону. И они, сменив образ жизни на более мягкий (δίαιταν έπί τό ήμερώτερον μεταβαλόντες), стали записываться в ромейские войска и с тех пор выступают против врага вместе с остальной ромейской армией. Да и в смысле веры они перешли к большему благочестию, сделавшись поголовно (απαντες) христианами» (Procopii Bella, I, 15, 24—25). К теме христианизации цанов Прокопий еще раз возвращается в трактате «О постройках»: «Потерпев поражение от ромеев, которыми командовал Ситта, они отчаялись в дальнейшей борьбе и тотчас все перешли на его сторону, предпочтя для себя вместо рискованной свободы — нетрудное рабство. И веру они немедленно (αύτίκα) поменяли на благочестие, сделавшись все (απαντες) христианами. И образ жизни сменили на более кроткий (δίαιταν έπί τό ήμερώτερον): во–первых, отказавшись от всякого грабежа, а во–вторых, выступая совместно с ромеями в их войске, когда те шли против своих врагов. Но опасаясь, как бы цаны опять не сменили образ жизни и снова не обратили свои обычаи к большей дикости (άγριώτερον), император Юстиниан придумал следующее… Он срубил все деревья, которые обычно перегораживали дороги [к цанам], сделал… их проходимыми и проезжими, добившись этим, что цаны смогли смешиваться с другими людьми и вступать в общение с соседями. Потом он воздвиг для них церковь в деревне, называемой Схамалинихон, и сделал так, что они могли отправлять богослужение, и причащаться таинств, и славить Бога в молитвах, и совершать другие священнодействия…» (Procopii De aedificiis, III, 6, 6—8; 11—12). Фигура полководца Ситты, сочетавшего угрозы с христианскими проповедями, а строительно церкви — с вырубанием лесов, весьма характерна для эпохи государственной миссии. Заметим, что личности церковного иерарха, который осуществлял крещение, для Прокопия вообще не существует.