Византийское миссионерство

Кроме того, этот язык обладал в глазах арабских племенных вождей важным политическим звучанием. В той же Русафа имеется надпись, прямо выдающая свое негреческое происхождение: «Да здравствует удача Аламундара!». Она была сделана в 570–х гг. бедуинским князьком, союзником Византии. Для этого крещеного араба греческий язык надписи имел не столько информативное, сколько статусное значение— он подчеркивал его связь с Империей! Греческие надписи находят и еще дальше на восток от Русафа — все эти эпиграфические свидетельства оставлены арабами, использовавшими греческий в статусных целях, как «язык власти»[277].

Итак, эллинизм играл существенную роль в религиозной и политической жизни арабов–кочевников, однако греческие источники сообщают очень мало сведений на этот счет. Империя и тут больше внимания уделяла отвращению варваров от ереси, чем обращению их в христианство (ср. с. 51). Вот как выглядит рассказ Евагрия о событиях 580 г.: «Нааман, филарх враждебных скинитов [«обитателей шатров»], являвшийся [раньше] грязным язычником и лично приносивший человеческие жертвы своим демонам, пришел к святому крещению, а [статую] Афродиты из чистого золота расплавил на огне и раздал бедным. А [епископ] Григорий, по указанию императорской власти (νεύμασι της βασιλείας) объезжая пустынные области (τας πανέρημους… περινοστών) так называемого Лимеса, где имело наибольшую силу учение Севира, излагал (προυτίθει) церковные догматы и привел к Божией церкви многие крепости, деревни, монастыри и целые племена (φυλάς ολοκλήρους)»[278]. Как видим, если отвращение арабов от северианства есть предмет активных и сознательных усилий, получивших санкцию самого императора Тиверия[279], то обращение варвара в христианскую веру выглядит у Евагрия как абсолютно самопроизвольное и не предполагающее никакого внешнего вмешательства.

По мнению арабиста Спенсера Триминхэма, «византийцы и арабы никогда не понимали друг друга»[280], но последнее доверие к бедуинам греки утратили после окончательного запрета на монофиситство в Империи; гассаниды отказались отречься от этой «ереси», несмотря на активные усилия Константинополя насадить у них халкидонизм[281]. Все это привело к политическому разрыву. И тем не менее, несмотря на прекращение союзнических связей, арабы–христиане продолжали испытывать почтение к Византии. Так, уже в 637 г. последний правитель гассанидов Джабала бежал от своих соотечественников–мусульман в Константинополь[282]. У арабовкочевников из племени Таглиб христианство просуществовало еще три столетия после прихода ислама. Их епископ Георгий (640—724 гг.) переводил на арабский Аристотеля и писал схолии к трудам Григория Назианзина[283], однако ни о каких контактах этих христиан с Империей не известно.

VI. Судан

Вернемся, однако, к Юстиниану. Теперь пора исследовать его религиозную политику в долине Нила. Верный себе, император насильственно провел поголовное (πανοικεσία) крещение всего Верхнего Египта (Procopii De aedificiis, VI, 2, 15—20), принудил своих ливийских подданных «отказаться (μεταγνωναί… διαπραξάμενος) от отеческих нравов и сделаться христианами» (Ibid, VI, 2, 22—23, ср. VI, 3, 10) и «убедил стать (διεπράξατο γενέσθαι) христианами» (Ibid., VI, 4, 12) жителей Триполитании. Добрался он и до поликонфессионального святилиЩа на острове Филы (ср. выше, с. 57), на самой границе имперских владений. В 535—537 гг. находившееся там капище было превращено в храм св. Стефана. Вот как рассказывает об этом Прокопий Кесарийский: «Нарсес… командующий тамошними войсками, по приказу императора уничтожил капища, посадил в темницу жрецов, а статуи отослал в Константинополь» (Procopii Bella, I, 19, 36—37). Уже в 537 г. в новоосвященной церкви появляется первая вотивная надпись, оставленная аборигеном: «Я Феодосий нубиец»[284]. Этот Феодосий — первый известный нам варвар–христианин в Судане.