Византийское миссионерство

В этом же письме Николай пытается погасить какие‑то распри между миссионерами: «Я побуждаю и призываю тебя еще более чем прежде прибегнуть к твоей изначальной кротости, великодушию и смирению Христа ради, дабы Лукавый не сумел посеять плевелов между твоей добродетелью и благочестивейшим нашим сыном и твоим братом господином Евфимием… Да не сможет он тайно внести какое‑либо противоречие в ваше единение в Господе и [вашу] любовь. Будучи воистину человеком Божиим и умея снискать всеобщее расположение, пожалуйста, приложи все усилия, чтобы извлечь пользу (κερδαναι) из него и тех, кто [прибыл] вместе с ним. Пусть ни в чем не проскользнет ни малейшего предлога для вражды и разделения. Да и вообще человек он боголюбивый, трудник добродетели, и за одно это с ним надо обходиться со всем уважением и почтением. А главное, что он был проповедником благочестия у этого народа до вас и сам посеял семена учения (προ υμών κήρυξ της εύσεβείας τω εθνει γέγονεν καί αυτός τον σπόρον κατεβάλετο της διδασκαλίας). Сверх того, ныне он послан к вам, чтобы сделаться [вашим] сотрудником и с Божьей помощью разделить с тобой духовную деятельность и облегчить [тебе] тягость трудов. Этому надо радоваться и возносить благодарность Богу, а не огорчаться и переживать какие‑либо [чувства], недостойные любви, а пуще духовной. Я пишу это не оттого, что ожидаю, будто с тобой такое случится, но подозревая изобретательную враждебность Лукавого. Он не может успокоиться ни от какого добра, но постоянно ведет борьбу, чтобы навредить ему, особенно же в данном случае, когда он видит, как свершается такое достижение — спасение той твари, которую он с самого начала и доныне постоянно толкал к погибели и никогда не мог этим натешиться…»[594].

Евфимий и Петр — это самые первые византийские миссионеры в полном и строгом смысле этого слова, чьи имена до нас дошли. Мы впервые читаем об обращении язычников не как о провиденциальном божественном акте, но как о трудной и часто неблагодарной работе, а о миссионерах как о людях, хоть и храбрых, но подверженных сомнениям и отчаянию. Появление такой фигуры в византийской словесности — важный признак разворота ромейской культуры к чуть более реалистичному взгляду на варваров. Этот разворот чувствуется и в тех советах, которые дает своим миссионерам патриарх Николай.

В письме № 118 к Петру Мистик призывает его «стать выше тех местных забот, которые занимают его разум»[595] и желает, чтобы Бог «помог в твоем служении Его Евангелию (или благовесгвованию. — С. И. — διακονεις τω εύαγγελίω αύτοΰ)». В другом письме тому же лицу (№ 133), датируемом 914—916 гг., Николай пишет, что ему понятны жалобы иерарха на свою жизнь; патриарх, мол, заранее предвидел, какие тяготы выпадут на долю миссионера. Он, однако, призывает Петра помнить о Божественном воздаянии за его труды и утверждает, что сам он постоянно думает «о спасении того народа (λαοΰ), к которому ты был послан (άπεστάλης) в качестве поводыря и спасителя после первого нашего Спасителя и Бога»[596]. Отвергая обвинения, будто Николай забыл своего посланника, патриарх пишет, что помнит о нем «хотя бы уж из‑за спасения народа, недавно призванного к благочестию, из‑за продолжающейся заботы о нем и желания увидеть твое дело завершенным»[597]. Закончив эту, как всегда у Николая, многословную вводную часть, он переходит наконец к ответу на тот конкретный вопрос, который, очевидно, и содержался в письме Петра: «Что же до незаконного брака, то если это сожительство можно расстроить убеждением и обучением, то всякая хвала Богу. Но если делу противостоит сила, пусть по крайней мере зло не развивается дальше. Начиная же с нынешнего времени, пусть этому роду (γένος) не будет разрешено осквернять себя подобными браками. Этого ты достигнешь Настойчивым увещеванием к предводителю народа (ήγεμόνι του έθνους) и к тому мужу, которому подобное сожительство решено из‑за того, что оно уже свершилось»[598]. Письмо No 5<>также обращено к Петру. Оно написано в качестве повторного, вместо недошедшего письма № 133, и также относится к 914—916 гг.[599]