Византийское путешествие

Подъем к Алахану очень крутой, пришлось взять дежурившее у кофейни такси, очевидно единственное в округе. Мы проехали полпути и увидели церкви Алахана, воздвигнутые на искусственной террасе, которая протянулась метров на триста вдоль обрывистого склона. Фотографии, разумеется, давали некоторое представление о том, что можно было ожидать от Алахана, но я совершенно не надеялся увидеть в этом диком и отдаленном месте такое культурное великолепие. Выйдя из машины, я тут же получил подтверждение словам Эвлии Челеби. Прямо передо мной находилась Дверь евангелистов, каждый дюйм которой был покрыт богатейшей резьбой. Над дверным проемом два летящих серафима держали медальон с изображением Христа. Воплощенные на дверных косяках архангелы Михаил и Гавриил попирали ногами поверженные символы язычества – быка и, не столь явно, двух женщин во фригийских колпаках. Ничего классического в священном великолепии этих ангелов, изображенных в строгой фронтальности и одетых в персидские одежды, не было. Над ними на внутренней стороне дверной перемычки возвышались четыре зверя из видения Иезекииля.

Все это, должно быть, производило ошеломляющий эффект на паломников, пешком поднимавшихся в монастырь по крутому косогору. Судя по резным фрагментам, до сих пор валяющимся вокруг, базилика была богато украшена внутри. Там были куропатки, которые взгромоздились на вьющуюся лозу, отягощенную кистями винограда; резвящиеся дельфины, которых художник почему-то решил наделить чешуей; листья аканта, пальмовые и гранатовые деревья… И все это было исполнено неодолимой радости жизни. Контраст с поздней римской скульптурой не мог быть выражен более ярко, особенно по сравнению с саркофагами музея Коньи, на которых подвиги Геракла были изображены с таким вульгарным натурализмом, что совершать их, очевидно, было еще скучнее, чем разглядывать. Пожалуй, разница между позирующими культуристами конийских саркофагов и виноградом и дельфинами Алахана не меньшая, чем между смертью и воскресением.

В южной части базилики, на краю террасы, среди чертополоха и асфоделей лежат на земле фрагменты карнизов и волюты. За ними земля на тысячи метров устремляется вниз, к зеленым извилинам Каликадноса, вьющегося змеей в своем ущелье. Некогда от базилики до восточной церкви шла колоннада из полусотни колонн. Паломник V века, двигаясь под их сенью на восток, проходил баптистерий с вделанной в пол прекрасной крестообразной купелью, после чего задерживался в небольшом святилище, в центральной нише которого скрывались полустертые фигуры барельефа, а между ними – остроугольный фронтон, ограниченный ангелами и куропатками. Стоя перед ним, я недоумевал, какое религиозное значение могли иметь эти изображения для христиан V века. Ангелы вызывали в памяти крылатую Нику; «одомашненные» близостью с куропатками невнятные фигуры в нише могли быть как нимфами, так и грациями. Фантастическое художественное богатство производило ни с чем не сравнимое впечатление, как будто мастера Алахана не могли удержать в узде свое вдохновение.

В восточной церкви это изобилие вписывается в рамки замысла великого архитектора, чье имя нам неизвестно. Скорее всего, он родился в Исаврии или Киликии (Алахан расположен на границе этих провинций), а не приехал из столицы, так как его произведение является более новаторским, чем все, что создавалось тогда в Константинополе. Алахан был построен между 474 и 491 годами в царствование родившегося в Исаврии императора Зенона. Наверняка он благоволил родной провинции, особенно после того, как та приютила его, на короткое время лишенного трона. Вернувшись с триумфом в Константинополь в 476 году, Зенон или его сторонники, очевидно, решили подарить Исаврии великий памятник. Несмотря на то что исаврийцев считали в столице немногим лучше варваров, они славились как весьма искусные каменщики, и столетием позже Юстиниан привлек их к строительству Святой Софии. Полезно вспомнить об этом, приближаясь к восточной церкви, чья утонченность вызывает изумление. К тому же она почти не пострадала: отсутствуют лишь нартекс и крыша.