Визажистка

— Вещей нет, — произнес Иван Иванович, который почему-то почти перестал заикаться. — Потому что я давно уже вещей стараюсь у себя не держать. Исключительно самые необходимые материалы. Ведь у меня музей.

— Какой еще музей?

— Музей меня, — пояснил Человечкин, и в комнате на некоторое время повисла тишина. — Ну, скажем, не только одного меня, но также многих моих милых, неприметных современников. Я бы назвал его так — музей нашего времени, музей-мемориал вот этих самых дней, в которые мы живем, может быть, даже вот этой самой минуты.

Даже Вера некоторое время не нашлась что сказать. А Ленка — та и вовсе дико вращала глазами и выпускала изо рта клубы дыма.

— Знаешь, Вер, лично я поражена в самое сердце, — наконец проговорила Ленка, обращаясь теперь только к Вере и словно не замечая странного соседа. — Вот судьба у человека! И все из-за какой-то одной безмозглой рыбы. В голове не укладывается.

— Какой еще рыбы?

— Он тут мне спел, что, когда однажды на речке купался, на какую-то черную рыбу случайно сел, да так испугался, что заикой сделался. Эх-хе-хе, вот и пришлось человеку всю жизнь молчком по музеям с лупой проползать. А теперь видишь, куда дело зашло. Дальше некуда. Музей, говорит. Да-а-а…

— Я вижу, что вы несколько шокированы моим заявлением, — вздохнул Иван Иванович. — Но я привык, и другой реакции, признаться, не ожидал. Так устроено человечество, что все новое оно воспринимает в штыки, так сказать, негативно…

— Послушай, а ты не зря назвала его Человечкиным, и как ты только догадалась, — тихо хмыкнула Вера.

— Но все гениальное — просто! — с воодушевлением продолжил свою мысль сосед. — Однажды мне в голову пришла простая, но совершенно гениальная мысль сделать музей, посвященный жизни самого обычного человека, любого человека, самого незаметного. Ведь такого еще никогда не было. И я… я… не вижу в этом ничего смешного.

— Это вы-то обычный? — гоготнула Ленка. — Ну-ну, не буду говорить, где я таких нормальных видала!

— Сейчас я говорю не только о себе. Центром исследования может быть любой человек, я готов… Но вы же знаете, я одинок, сестра и то уехала. А вторгаться в чужую жизнь бывает не слишком-то удобно, кому-то может не понравиться… да что там скрывать, уже не нравилось… Но я с удовольствием и вас включу в свою экспозицию, вы правильно заметили, что я располагаю для этого весьма обширной площадью. Собственно говоря, именно за этим я сюда и пришел. И потом, наш дом, как никакой другой, идеально подходит, чтобы его увековечить.

— Это чтобы мы все тут повымерли, что ли? — нахмурилась Ленка. — Вы на это намекаете? И не мечтайте даже, мы вас первого по-соседски на бугор снесем…

— Но… но я не в этом смысле. Вы… вы… вы… слишком все огрубляете, — заметно разволновался сосед. Он без приглашений налил себе полную рюмку самогона и залпом выпил. — Я знаю, мое слабое место в том, что я не могу пока донести свою идею так, чтобы она стала понятной без исключения каждому. Это слишком трудно, но все же возможно. Ничего, время пока терпит. Пусть сейчас вы меня не поняли, но потом…

— Послушайте, вы, мистер Человечкин, — вдруг зло сощурилась Ленка. — А это не вы, случайно, у нас тогда с крыши телевизионную антенну сперли? Может, приватизировали для своих экспонатов, а? В музейчик притырили? До меня только сейчас дошло.

— Нет-нет, — быстро ответил Иван Иванович. — Я только коврик.

— Какой еще коврик?

— Старенький, ручной работы — он у вас под дверью лежал, совсем потертый. Вы тогда еще об него споткнулись и сказали, что его выбросить пора. Вот я и решил тогда…

— Ну, знаете ли, — даже задохнулась от возмущения Ленка. — А еще культурного человека из себя строите! Очки на нос нацепили, заикаетесь нарочно, чтобы голову нам задурить, а сами вон чем занимаетесь! Вы хотя бы меня сначала спросили, прежде чем что-нибудь брать. А может, я не хочу в ваш музей, а? Может, мне и так хорошо? Может, я вообще не желаю, чтобы всякий дурак мою жизнь вместе с барахлом и окурками в лупу разглядывал? А потом говорил, что у Калашниковых, по всей видимости, с деньгами было совсем туго! Чтобы сегодня же мне все назад вернули, ясно? До единой тряпки! А то я к вам с милицией нагряну!

— Хо-хо-хорошо, я все верну, — снова начал заикаться Иван Иванович — по всей видимости, от страха или от обиды. — Но смею заметить, что вы совершенно неправильно меня поняли…

— Скажите, Иван Иванович, а вы умеете определить подлинность рисунков или живописных работ? — поскорее вклинилась в разговор Вера, надеясь притушить неизбежный конфликт двух противоположных мировоззрений. — Допустим, если у меня есть предположение, что рисунок — столетней давности и был сделан одним очень известным художником?

— Смогу, — с готовностью поправил очки на носу Человечкин. — Я такие вещи даже с закрытыми глазами определяю. Не-не-несите.

— Но… его пока нельзя принести.

— Фре-фре-фреска? Наскальная картина?

— Да нет. На листе бумаги. Но он у меня сейчас дома.

— Пойдемте! — резко вскочил с места Человечкин, но вдруг покачнулся, схватился за скатерть и рухнул под стол, увлекая за собой тарелки, бутылки, чашки.