Визит

В рассказе «Музыканты», также выдержанном в ироническом ключе, патриархальная провинция воспринимается сквозь призму сознания столичного интеллигента, прибывшего в качестве почетного гостя на музыкальный конкурс, объявленный в его родном городке, мало чем отличающемся от деревни. Конкурс превращается в своеобразное состязание между столичными критиками и участниками конкурса, претендующими на место в городском музыкальном коллективе. Впрочем, все иронически изображенные выкрутасы молодых талантов, разглагольствующих о «погружении в тайны мироздания» и избравших себе громкие псевдонимы, вроде Эмпедокла, как-то блекнут, когда на сцене появляется главный герой рассказа — словацкая народная песня, то щемяще-грустная, то лихая и задорная. Петер Ярош — сам уроженец городка Гибы, в котором разворачивается действие «Музыкантов» и многих других его рассказов. Поэтому, может быть, в его иронии так много симпатии и тепла.

Детские воспоминания писателя связаны преимущественно с деревенской жизнью, и не всегда он смотрит на нее глазами горожанина. Именно через восприятие ребенка Ярош наиболее выразительно воссоздает реальную, бесхитростную и трудную деревенскую жизнь и показывает картины нежной и суровой словацкой природы. В таких рассказах деревня — это колыбель, это крепкая почва, с которой человек связан непрерывным током живительных соков. Непосредственное, можно сказать пропущенное через все пять чувств, ощущение родной почвы характерно для рассказа «Роса» из сборника «Менуэт», в котором такое обыденное событие, как выход ранним утром на сенокос, превращается в сказочное путешествие, потому что оно воспринимается через завороженное, готовое ко всему чудесному сознание ребенка.

Такая же завороженность родной природой ощутима и в рассказах сборника «Возвращение со статуей» (1969). Сам Ярош писал в авторской аннотации на этот сборник: «Пусть нас так же радуют колосья в поле пли солнечный восход, как деревянная скульптура старинного мастера. Если бы вы почувствовали что-нибудь подобное при чтении этих рассказов, я был бы счастлив». Не только мирная, неброская красота природы, но и стыдливая, робко прячущаяся красота человеческих чувств озаряет как бы скрытым светом эти рассказы, особенно «Орехи» и «На пасеке». Сколько, например, инстинктивного благородства в жесте немногословного, диковатого крестьянина Карпо, недавно потерявшего всех своих близких, когда он предлагает женщине, согласившейся разделить его одиночество, орехи, которые заботливо приготовила для него только что умершая бабушка.

Для Яроша характерно чрезвычайно обстоятельное и точное воспроизведение деталей изображаемого, особенно внешней обстановки и облика окружающих предметов. Такая детализация описаний становится особым приемом, на котором построен рассказ «Intra muros», при чтении которого создается впечатление, что ничего не упускающая кинокамера фиксирует все происходящее в течение одного дня, с раннего утра до позднего вечера, в маленькой городской квартирке, где живут двое. Впрочем, не все: сами обитатели квартиры в поле зрения камеры не попадают. В рассказе отсутствуют и какие-либо авторские комментарии, диалог сведен к заключительному обмену репликами, о действующих лицах мы не узнаем ничего, кроме того, что могут рассказать о них изменения обстановки в комнате, связанные с повседневной жизнью ее обитателей. Но за этой, казалось бы, чисто внешней фиксацией перемещений предметов и изменения световых эффектов постепенно угадывается скрытый драматизм взаимоотношений между тяжело больным человеком и владелицей браслета с изумрудом, небрежно брошенного на письменный стол. Впрочем, конечно, в этом рассказе есть подчеркнутая нарочитость эксперимента, и словацкие критики справедливо усмотрели в нем перекличку с приемами французского «нового романа». Более органична неторопливая обстоятельность описаний внешнего мира в других рассказах, скажем в «Росе», где она сопричастна детскому восприятию обыденности деревенской жизни как нескончаемой сказки. Детальная вещность описаний часто помогает Ярошу воспроизвести действительность как бы увиденной впервые.