Визит дамы в черном

Еще больше расстраивали отца грязные, покрытые кляксами тетради дочери и вечно плохие отметки в дневнике. Савелий Лукич понимал, что раз уж ей, дочери основателя гимназии, ставят за диктант «неудовлетворительно», значит, допекла. Дорогие гимназические платья, выписанные для Вари из Петербурга, приходилось менять чуть не каждые две недели — то, перелезая через забор, дочка ухитрялась располосовать об гвоздь юбку-плиссе, то выворачивала на себя полную чернильницу… Девочки из бедных семей носили одну форму года по два и выглядели в ней пристойно, а эта оторва словно бы нарочно портила все, к чему прикоснется.

Вырастая, Варя становилась все более дерзкой. Найти с ней общий язык отец уже не мог. Бить ее по-родительски никогда рука не поднималась, сирота ведь, без матери росла, отец побьет, а кто потом приголубит? А словами объяснить Ведерников ничего не мог. На его нравоучения Варя кривилась и раздраженно отвечала:

— Оставьте, папаша, вы такой скучный, вечно пилите, пилите… Идите лучше деньги свои наживать!

Савелию Лукичу становилось так обидно, что он уходил к себе, стиснув зубы, и дня два с дочерью не разговаривал. Но ей словно бы того и надо было.

В выпускном классе в гимназии случился большой скандал. Варя, явившаяся в класс напудренная и завитая (без спросу взяла в магазине отца коробочку пудры «рашель» и всю ночь проспала в папильотках), получила выговор от классной дамы.

Мадемуазель Ведерникову поставили у доски, на обозрение всему классу, и долго отчитывали, после чего наставница отправилась за директором. Вернулись почтенные педагоги быстро и, распахнув дверь, увидели страшную картину. Варвара Ведерникова танцевала на учительском столе какой-то фривольный танец, ритмично задирая ногу и демонстрируя классу роскошные кружевные панталончики. При этом она напевала:

Канкан хороший танец
Веселый, жгучий.
Привез его испанец.
Брюнет могучий, —

что выдавало знакомство с репертуаром кафешантана, посещение которого, как и других мест публичных увеселений, гимназисткам было строжайше запрещено.

От исключения Варю спасло только почтительное отношение гимназического начальства к ее отцу.

Впрочем, сам Ведерников хотел было забрать Варвару из гимназии от позора, но потом остыл и решил все же позволить дочери окончить курс и получить аттестат.

Год назад Варя, к большому облегчению директора гимназии, завершила свое обучение, но проблемы ее многострадального отца на этом не кончились. Порой ему хотелось схватить наглую девчонку за косу и выволочь вон из своего дома. Но тут же вспоминалось, каким милым ребенком она была лет пятнадцать назад. Ради той девочки с нежными шелковистыми кудряшками и розовыми пяточками маленьких ножек Ведерников готов был стерпеть все.

Он вспоминал, как малышка бродила по дому после похорон Аглаи и растерянно спрашивала у него: «А где же маменька?», как протягивала ему крошечную ладошку с царапинкой и шептала: «Бо-бо. У Вари ручка болит!», как объелась шоколадом и покрылась какой-то страшной красной сыпью, и он, потеряв голову, схватил дочь на руки и побежал ночью к доктору…

А теперь Савелий Лукич совсем не нужен своей взрослой, дерзкой и злой дочери.

Поднимаясь от реки, Ведерников подошел к дому с тыльной стороны, там, где была маленькая калитка, ведущая в его сад. По своей привычке приглядывать за всем по-хозяйски, Савелий Лукич решил пройтись по саду и проверить, подпер ли садовник рогатинами ветви яблонь, которые гнулись от наливающихся плодов и грозили обломиться.

Рогатины под деревьями уже стояли.

«Надобно завтра сказать Васильичу, пусть старые ветки на смородине срежет», — подумал Ведерников и свернул к кустам сирени.

Давно отцветшая сирень сплошной стеной зелени закрывала от глаз беседку. В беседке кто-то был, оттуда доносились обрывки невнятного разговора и смех. Обогнув куст, Савелий Лукич увидел Варю и с ней Вячеслава Верховского, человека, которого он желал видеть здесь менее всего.

Политический ссыльный, находившийся под гласным надзором полиции, Верховский служил электриком на консервном заводе Ведерникова и был известен хозяину как человек ленивый, пустой и во всех отношениях ненадежный.

— Вечер добрый!

Ведерников шагнул на ступени беседки, испытующе глядя на дочь и ее гостя. Верховский встал и молча небрежно поклонился.

— Ах, это вы, папаша, по кустам бродите, — недовольно сказала Варвара. — Я уж думала, воры залезли.

— Пора домой, дочка. Попрощайся с господином… э… Верховским, — Ведерников сделал вид, что не сразу вспомнил фамилию позднего визитера.

— Ну вот еще, — Варя не могла упустить случай лишний раз подерзить, — у нас разговор интересный, я прерывать его не хочу. Мы, папаша, говорим об угнетенном народе, из которого такие, как вы, много кровушки выпили. Но вам-то, эксплуататору и кровопийце, подобные темы не интересны. Так идите к себе денежки считать, а нас не беспокойте!

Савелий Лукич с трудом сдержался — так и захотелось отвесить нахалке затрещину. Но ведь не при кавалере же, хоть такой ухажер и гроша ломаного не стоит…