Визит дамы в черном

На улице светило яркое летнее солнце, а в служебных помещениях за сценой было сумеречно. Актер демьяновской труппы Жорж Райский сладко спал на старом вытертом диване за кулисами, подложив под голову сверток с бельем.

Над диваном покачивался узелок, подвешенный к высокой балке при помощи зажима для крепления декораций. Это были съестные припасы Жоржа — завернутые в полотняную тряпицу полкраюхи хлеба и кусок сала, купленные вчера на базаре. Еду приходилось подвешивать повыше, чтобы не унесли голодные театральные крысы, хозяйничающие по ночам в пустом старом здании. Жизнь актера в настоящий момент вполне соответствовала античному изречению «Все мое ношу с собою».

Стройная, элегантно одетая женщина, в которой театралы легко узнали бы вчерашнюю бенефициантку, перекинувшись парой слов со сторожем, сидевшим на солнышке у входа, прошла за кулисы и остановилась у дивана.

— Жорж! Жорж, проснись! Я к тебе обращаюсь!

Спящий актер вздрогнул, перестал похрапывать, приподнялся и с трудом разлепил опухшие веки.

— М-м? Ты? Что тебе нужно в такую рань?

— Ничего себе рань! Двенадцатый час… Почему ты спишь в театре?

— Почему? А как ты думаешь? Потому, что у меня нет ни копейки и нечем заплатить за гостиницу. Вчера я на последние гроши купил себе краюшку хлеба, чтобы не умереть от голода, а крыша над головой — это уже вторично. Богомильский разрешил мне ночевать здесь на диване, не в Народный же сад идти на скамью под открытым небом? Правда, из вредности Богомильский запретил мне курить в театре, якобы боится пожара. По-моему, просто боится сделать мою жизнь излишне комфортной — очень неудобно, знаешь ли, с каждой папироской бегать на улицу.

— Но тебе же заплатили вчера какие-то деньги…

— Что мне там заплатили? Пару рублей? Это ты у нас бенефициантка, и тебе весь основной сбор… Мне достались крохи, гроши. А у меня были долги, неотложные…

— Мне сказали, что ты вчера играл в карты в Коммерческом собрании и полностью продулся.

— Ну и что? Тебе какое дело? Раз уж ты позволила себе выгнать меня пинком на улицу на произвол судьбы, нечего теперь собирать обо мне сплетни. Я устал от твоей мелочной опеки! Буду жить, как хочу! Сегодня я ночую в театре на старом реквизите, а завтра, может быть, буду ночевать в сенных баржах на Волге или под возами на Базарной площади. Какое тебе дело? Ты свою жизнь устроила, радуйся!

— Да, устроила! Мне надоело, как рыночной кляче, тащить воз, на котором восседаешь ты, свесив ноги! Я — актриса, и талантливая актриса, я — женщина, наконец, а не ломовая лошадь. Почему ты думаешь, что мне в радость за уши тянуть тебя по жизни? Ты не ребенок, дружок, изволь обходиться без няньки. Ты много лет паразитировал на моем таланте, на моем душевном благородстве, ты тратил все мое жалованье на кутежи, карты и шлюх…

— Ольга, прекрати! Ты бываешь такой вульгарной. Я бесконечно устал от этих сцен. Говоришь о своем душевном благородстве, а сама готова годами попрекать меня куском хлеба. Алчная, мелочная базарная баба. Ты не пошевелишься, если я буду погибать у тебя на глазах.

— Да я только и делаю все, чтобы предотвратить твою гибель! И в ущерб собственной жизни, между прочим.

— Ну, конечно, в ущерб! Да ты за грош удавишься! Такой практичной особе как раз под стать господин Ведерников. Воистину, браки совершаются на небесах… Поздравляю вас, мадам купчиха первой гильдии!

— Ты только и умеешь, что оскорблять меня и топтать мое достоинство! — Волгина смахнула с глаз набежавшие слезы. — Ты — недостойный, пустой человек! Я все равно бесконечно выше тебя! Сколько ты задолжал в гостинице?

— Двадцать рублей.

— Всего-то?

— Для тебя это мелочь, а для меня большая сумма. Хуже всего, что хозяин гостиницы, эта сволочь Бычков, приятель твоего ненаглядного жениха, больше не верит мне в долг и забрал в залог мой английский кожаный чемодан. Обещал вернуть, если я смогу расплатиться, но где мне взять денег? Я оказался в капкане. Ты видишь, я даже белье держу в узелке здесь же, на диване. Ведь тут все растащат…

Волгина достала из изящного дамского портмоне две красных ассигнации и протянула их Райскому.

— Возьми. Расплатись с Бычковым, пусть вернет тебе чемодан и снова поселит в каком-нибудь недорогом номере.

— Спасибо, Оля. Но ведь это только на оплату долга… Бычков не поселит меня в гостинице, если не будет уверен, что я смогу оплатить последующие счета.

— Ладно, возьми!

Волгина дала Жоржу еще две десятки.

— Оля, милая, ты — ангел! Прости, прости за все, что я тебе сдуру наговорил. Ты так добра, ты просто спасаешь меня от гибели. Конечно, для тебя эти гроши ничего не значат, твой денежный мешок теперь будет осыпать тебя миллионами…

— Для тебя чужие деньги всегда — незначащие гроши, сколько бы их ни было…

— Ну прости, прости! Ты же должна понять, как мне больно сейчас… Я никогда прежде не испытывал мук ревности, просто не знал такого чувства… А сейчас я так мучаюсь, так страдаю, что готов убить проклятого Ведерникова…

— За что?

— За то, что у него хватило денег, чтобы купить себе такую женщину, как ты!

— Ты говоришь какие-то жуткие пошлости…