Визит дамы в черном

Митя, уставший от долгих проволочек по банковскому делу, не чувствовал больше ничего, кроме жалости к обвиняемым, хотя понимал, что наказание это вполне заслуженное.

Осенью уютный Демьянов как-то сразу становился грязным и скучным. Горожане забивались по своим домам и даже в гости друг к другу ходили неохотно. Только крайняя необходимость могла заставить человека шлепать куда-то по бездонным демьяновским лужам, теряя в скользкой грязи галоши.

Поздним осенним вечером Колычев сидел дома за столом и пил вместе с Петей водку, закусывая соленьями, присланными из Петиного имения, а также мочеными яблоками и брусникой из лавочки благодарной Ванды.

Нельзя сказать, что приятели являлись большими поклонниками горячительных напитков, но в Демьянове у мужчин было так мало развлечений, что возможность в компании близкого друга пропустить рюмочку-другую под хорошую закуску ценилась в темные осенние вечера не менее, если не более, карточных игр в Коммерческом собрании, чтения книг и посещения театра…

— Божественные огурчики у твоей матушки, Петя, — говорил Дмитрий, накалывая на вилку крепенький соленый огурец. — Хрусткие, с вишневым листом, со смородиной, с хреном, просто букет ароматов. У меня в имении никакого хозяйства не ведется, барский дом стоит заколоченный и гниет помаленьку. Ни огурчика, ни варенья, ни наливки вишневой никто не пришлет. Управляющий с продажи урожая передаст немного денег, каждый год все меньше и меньше, и все прибытки.

— Продал бы ты имение, Митя! Оно не приносит хороших доходов и для тебя лишняя обуза.

— Не могу, сам не знаю почему, но не могу. Сентиментальные воспоминания, земли предков, родное пепелище и все такое… Мальчиком там играл, а теперь — в чужие руки?

— Ну найди должность в своем уезде — и службу не бросишь, и за родным пепелищем приглядишь. Хотя, надо признать, мы и в Демьянове неплохо устроились. Я уже так привык к нашему пристанищу…

Большой старый дом необычной постройки — восьмигранный, окруженный верандами, издавал странные звуки — то ли мыши где-то шуршали, то ли деревянные половицы рассыхались. Дмитрий налил еще по рюмке, и друзья молча выпили.

— Да, наконец-то судебные слушания завершились. Вроде бы и порок наказан, а на душе муторно, — задумчиво проговорил Митя. — У директора банка молодая жена, двое детей маленьких. Собираются сопровождать его в Сибирь, на каторгу. У бухгалтера мать-старуха, в зале суда хлопнулась в обморок. Но ведь воровство — все равно воровство. И ворам в ссылке и на каторге самое место… Почему же мне так нехорошо?

— Брось эти самокопания! Меня гораздо больше волнует обстановка в стране. Мы здесь, в захолустном Демьянове, сидим как в теплице, а во всех крупных городах волнения. Между прочим, начались забастовки по железным дорогам, только в нашем городе, где нет вокзала и до ближайшей станции двадцать верст, этого еще не поняли. Пароходы Ведерникова ходят по Волге бесперебойно и у него сейчас отбоя нет от заказов на грузовые перевозки. Удивительно, как Ведерников ухитряется из всего делать деньги, даже политические беспорядки приносят ему доход. Теперь он с барышей собирается подтянуть железнодорожную ветку к нашему городу, но не знаю, как скоро ему это удастся в теперешней ситуации…

— Наконец и ты, Топтыгин, стал говорить «в нашем городе». А ведь еще недавно надо мной смеялся!

— Какая неприятная у тебе манера, Дмитрий, переводить любой серьезный разговор на какую-то ерунду. Ты со своим «банковским» процессом даже не заметил, что уже давно в Демьянов не приходят столичные газеты. Боюсь, что почта тоже бастует. Ничего, кроме жалкого «Демьяновского вестника», повторяющего о «деле банкиров» то, что весь город узнал неделю назад, не найдешь. А из других волжских городов приходят такие страшные вести… Мать нашего телеграфиста вернулась из Балашова, где гостила у дочери, рассказывает о погромах и поджогах. Саратовского губернатора Столыпина чуть не убили, когда он с целью усмирения безоружным вышел к беснующейся толпе. В Саратове бастуют все предприятия! А мы не имеем даже свежих новостей… Ты не понимаешь, что это серьезно?

— Раз так, то, пожалуй, и я начну бастовать. С завтрашнего дня! Может быть, о моей забастовке сообщит «Демьяновский вестник»? Вот и будет тебе свежая новость. Твое здоровье!

Вдруг в дверь громко застучали.

— Дмитрий Степанович! Дмитрий Степанович, отворите! — гудел чей-то прокуренный бас.

— Василий! — крикнул Митя. — А, черт, я же его отпустил на вечер.

Взяв со стола керосиновую лампу, он сам вышел на крыльцо. Там стоял полицейский унтер-офицер Поливко с вытаращенными глазами и в съехавшей набок фуражке.

— Что случилось, Богдан Карпович? — Митя с удивлением вглядывался в лицо полицейского надзирателя, представшего в столь неподобающем виде.

— Убийство! Дмитрий Степанович, убийство, прости Господи душу грешную! Извольте к месту преступления прибыть незамедлительно. Ведерникова застрелили.