Визит «Джалиты»

— Естественно. Мне же не четырнадцать лет, как тебе. Уж я-то могу понять, что донести — это все равно, что убить человека, которого я знаю с детства. Что бы ты сказал, если бы при белых я донесла на тебя? Я же спрятала твою историю болезни от Гурова. А Вильям Владимирович в твоём возрасте тоже лечился в нашем санатории. Донести на него — все равно что расстрелять своей рукой. Ведь его обязательно расстреляют.

— А что вас самих расстреляют, если найдут у вас офицера, вы подумали? — Коля смотрел на неё уже не со злостью, а с жалостью. — А говорите, вам не четырнадцать лет.

— Я не могу убить человека, даже если он целится в меня, — сказала Мария Станиславовна.

— Потому и не можете, что жизни не знаете. — Коля давно подозревал, что докторша никакая не взрослая, а просто большая девочка вроде Раи. — Он же не только целится, он убьёт! У меня батька был никакой не большевик, а просто паровозный машинист с депо Симферополя. Но белые не стали разбираться, большевик не большевик. Локомотив неисправный — на семафоре повесили.

Марии стало как-то вдруг одиноко и холодно.

— Боже… как ты продрог! — Она стала согревать руки мальчика в своих ладонях. Руки были жёсткие, в цыпках: он все делал в санатории и за дворника, и за уборщицу. — Постарайся понять: если одна собака взбесилась, ты же не станешь убивать всех собак. Вильям Владимирович — морской офицер. Он попросту не мог быть там, в Симферополе, он воевал в море.

— Воевал?! — у Коли, как всегда, когда он особенно был взволнован, лицо покрылось красными пятнами. — Ваш Вильям Владимирович палач из контрразведки!

— Он служит в контрразведке?

Ей никогда это не приходило в голову. Никак не могло прийти. Виля и контрразведка?! Мальчишка просто слышал звон…

— Пусть вам дядя Гриша расскажет, как они с Гуровым его на рифах топили — выдавай товарищей или сиди жди, пока окоченеешь от холода.

— Ложь! — Марии казалось, что она кричит. На самом деле кричала она шёпотом. — Между Дубцовым и Гуровым не может быть ничего общего!

— Только склад, — сказал Коля и осёкся…

— Какой склад?

— Никакого склада.

— Нет уж, говори до конца. Если ты обвиняешь человека, так уж не будь голословным, изволь свои обвинения доказать!

— Мне дядя Гриша не велел говорить про склад.

— Но ты же уже сказал.

— А вы дяде Грише не скажете?

— Я с детства приучена хранить секреты.

— У них склад в винных погребах. Меня дядя Гриша туда просунул через трубу. Ту, что для воздуха. Чего там только нет: сахар, мука, сыр, масло, галеты, консервы, шоколад. Вот такие плитки! — Коля развёл руки, как рыбак, демонстрирующий длину пойманной щуки. — От одного запаха можно в слюнях потонуть. И все они прячут, чтоб заморить голодом большевистские санатории.

— Бред!

— Я это слышал от них, как от вас. Он ещё вас ласточкой назвал.

— При Гурове?

— Вы думаете — Вильям Владимирович? Гуров вас ласточкой назвал. Твоя Мария, — говорит, — первая ласточка большевистских курортов. Только пусть большевики теперь спробуют прокормить её чумазых кухаркиных детей. Это он про меня! — Коля прижал к груди свой узелок. — Так что, прощайте, Мария Станиславовна, никому я на вас с вашим Вильям Владимировичем доносить не собирался. Но жить с ним в одном доме не хочу!

Мария вырвала из его рук узелок:

— Иди сейчас же в палату! Сейчас же! Я тебе обещаю — тут будем жить только мы: ты, я. Рая, Олюня, Серёжа, Витя, Андрей, Алёша…

— И дядя Гриша.

— И дядя Гриша! — у Марии сорвался голос. — Оставь меня в покое! Оставьте все меня!

Коля не стал больше испытывать её терпение, повернулся и побежал через заросли обратно к санаторному корпусу.

Его узелок остался у Марии в руках.

ИЗ ХРОНИКИ СЕМЬИ ЗАБРОДСКИХ

Мария не могла так ошибиться в Виле. Сколько она помнила себя, столько же она помнила его. Когда Маша и Виля впервые встретились, он был подростком, как Коля, а Маша — как Олюня, совсем ещё маленькой девочкой. Его отец был капитаном судна, на котором её отец, Станислав Казимирович Забродский, плавал когда-то в начале своей карьеры корабельным доктором. Дубцовы вообще потомственные моряки. Дед был участником обороны Севастополя, героем Крымской войны, Виля чуть было не нарушил этой семейной традиции — с детства к нему привязалась болезнь лёгких. Но крымский воздух и искусство профессора Забродского помогли ему избежать самого страшного — «процесса». Воспитываясь в семье профессора, в доме Забродских, Виля свою болезнь «перерос», и его приняли в морской корпус. Пожалуй, именно Вилино чудесное исцеление натолкнуло Станислава Казимировича на мысль открыть собственный климатический курорт для предупреждения детского туберкулёза.