Визит «Джалиты»

— Ладно, не будем вдаваться в подробности. — Николай Александрович приложил ладони к заварному чайнику, принесённому секретаршей. Так было теплее. — Если прячут, значит, надо найти, но не дать им задушить голодом наши курорты. И второе, о чём… точнее, о ком просил позаботиться доктор Ульянов. О врачах, которые работают в крымских санаториях сейчас, при белых. Среди них есть просто подвижники! Взвалит мешок на плечи и отправляется пешком через горы куда-нибудь в Ялту, чтобы обменять свои личные вещи на еду и лекарства для больных детей. Но, боюсь, когда Фрунзе займёт Крым, мы недосчитаемся некоторых из них. Многих уже потеряли безвозвратно. Как, например, профессора Забродского.

— Вы имеете в виду генерала Забродского?

— Я знаю, что вы не жалуете генералов. Но Забродский был генералом медицинской службы, профессором Санкт-Петербургской военно-медицинской академии, из которой вышли лучшие русские врачи. Те, которые потом умирали и на фронтах рядом с солдатами, и в холерных бараках во время эпидемий.

— Мы знаем Забродского. Ему принадлежал климатический детский курорт в Судаке.

Значит, вам известно, что, выйдя в отставку, он на свои средства открыл туберкулёзный санаторий для детей и не обиделся, когда санаторий национализировали, а остался в нём главным врачом…

Степанов-Грузчик слушал не перебивая.

— Но Станислав Казимирович Забродский умер, — продолжал нарком, — санаторий сейчас содержит его дочь Мария Станиславовна, тоже врач-фтизиатр. И если она или кто-либо из её коллег, курортных врачей Крыма, в ближайшие дни сбежит с белыми — эмигрирует из России, мы с вами будем виноваты.

Степанов-Грузчик задвигался в кресле, встревоженно, как тогда, когда погас свет. При всякой неясности он испытывал какое-то болезненное неудобство.

— Я хотел бы вас понять, Николай Александрович.

— Разъясню на примере того же санатория Забродской. Я его знаю лучше других. Пока этот курорт был частной лечебницей, родители платили за содержание и лечение своих детей. Естественно, это были люди состоятельные. А в девятнадцатом году, когда санаторий стал советским, туда поступили также больные из неимущих классов: дети рабочих, крестьян, красноармейцев. Вы понимаете? Теперь, когда Крым отрезай от всей страны, в санатории Забродской сошлись дети, чьи родители либо воюют друг с другом, либо погибли в гражданской войне, умерли от голода и тифа. И можете не сомневаться, среди детей санатория тоже идёт своя… своеобразная… классовая борьба.

— Ясно, — сказал Грузчик. — Но какую позицию занимает дочь Забродского, пока неизвестно.

— Известно. — Николай Александрович произнёс это с некоторым раздражением. — Конечно, известно! Позицию врача! Если она действительно дочь Забродского! Для врача они все больные дети, и всех надо лечить. Если бы доктор Забродская рассуждала иначе, она бы давно сбежала за границу, бросив больных детей на произвол судьбы.

Степанов-Грузчик вновь задвигался в кресле:

— Не понимаю… Зачем ей бежать с белыми, если она все так правильно понимает?

— Она не понимает только одного: понимаете ли это и вы? Она сейчас дрожит над каждым ребёнком, ночами ходит с поильничком, кутает им ноги, поддувает лёгкие, рискуя сама заразиться ТБЦ, а вы придёте и устроите чистку: выгоните детей эксплуататорских классов, оставите только детей рабочих и крестьян.

— Вот теперь я понял. — Грузчик по-прежнему не улыбался, но был весьма доволен. — Мы постараемся разъяснить всем врачам, что Советская власть не собирается делить больных на чистых и нечистых.

— Вот именно об этом я и хотел вас просить. Этим вы сбережёте для нас и врачей, и санатории.

— Понятно! — Степанов-Грузчик аккуратно уложил список крымских санаториев между страничками своей тетрадки, попрощался и ушёл. Лиловая риска от чернильного карандаша так и осталась на его губах.

ГРЕК В ГОРОДЕ

…Как только грек вышел из санатория, от арки ворот отделился человек в офицерском кителе с пустым рукавом и устремился за ним.

Вынырнув из зарослей можжевельника, дорога вывела на карниз, нависающий над обрывом. Здесь грек остановился. Далеко внизу, в котловине, над голубой полусферой залива ютился типичный крымский городок, сбегающий к морю террасами виноградников и табачных плантаций. Был он пыльный и грязный, весь — глина и булыжник, но на набережной, по обводу бухты, среди привозной субтропической зелени белели античным мрамором и дразнили мавританскими стрельчатыми формами дворцы и особняки.

Грек смотрел на городок, щурясь, потом заморгал покрасневшими веками, казалось, он вот-вот заплачет, но не заплакал, а лишь шмыгнул по-мальчишечьи носом и начал спускаться к городку.

На набережной к греку подошёл пацан с голым пузом. Суконные матросские брюки сползли вниз, а рубашонка, наоборот, задралась кверху, и пуп торчал «винтиком».

— Давно с Туреччины? — поинтересовался голопузый, глядя на феску грека.

— Немножечко недавно.

— А шо привезли? — он приглядывался к саквояжику.

— Кремешки для зажигалки.

— Много?

— Два кило. Хватит?

— На весь Крым.

Голопузый оглушительно свистнул. Грека со всех сторон обступили такие же голопузые.