Визит нестарой дамы

– А по-моему, нация сама разберется, без цвета.

– Так ты патриотка?

– Я – художница. Я понимаю про краски и кисточки.

– Пока мы будем понимать про краски и кисточки, они уничтожат все! – Рылеев почему-то избрал меня объектом агитации.

– Кто мы? У тебя с красками и кисточками, помнится, никогда особой эмоциональной близости не было, – ехидно напомнила я. Все эти примитивисты от авангарда в изобразительном искусстве таблицы умножения не знали и знать не желали.

– У тебя, Ермакова, характер был сучий, а с возрастом и совсем испортился, поэтому тебя все так не любят, – откликнулся он.

– А я не водка, чтоб меня все любили. У меня по жизни другая функция. – Мне надоел Рылеев, я поняла, что из-за него не успею утянуть бутерброд, и повернулась к столу.

То, что я успела увидеть, повернувшись, пронеслось как диснеевский мультик среди крика и гомона. В центре стола, как Лаокоон с сыновьями, застыли посольский американец, роняющий бутерброд; Дин с озверелым лицом и в рекордный срок накачавшийся Пирогов, вцепившийся лапищами в ее грудь, приходящуюся ему на уровне плеч. Американец взметнул руки в сторону Дин, с которой, видимо, до этого беседовал. Дин коротким ударом врезала Пирогову по зубам. Он свалился лицом в еду, догоняя бутерброд американца. Его принаркоманенная жена с визгом прыгнула на Дин, и блеснули вспышки фотоаппаратов. Огибая Рылеева, я бросилась к Дин сквозь гостей, но она уже держала за руки вопящую пироговскую супругу. Американец что-то кричал по-английски. Пирогов поднялся в лохмотьях салата, кинулся на Дин. Она врезала ему ногой, он отлетел со страшным матом, и в них наконец вцепились окружающие, вышедшие из ступора.

– Пустите меня… Я этой… глаза… вырву! – ненормативно хрипел Егорка, объятый одной компанией.

– Чего пришла, сука, нашу водку жрать? – вопила его жена, сдерживаемая другой компанией.

– Радиостанция «Свободный кайф». Кто вы? За что вы ударили Егора Пирогова? – мельтешила бритая девочка с диктофоном. А Дин с американцем, размахивая руками, что-то тараторили на своем непрожеванном английском.

– Что случилось? – наконец добралась я до них.

– Вы тут свое хамье распустили, – ответила она, налила водки и выпила залпом. Глаза у нее были дикие, руки дрожали.

– Пошли, – сказала я, – а то будет вторая серия. Где ты обучалась драться?

– На курсах. – Она что-то договаривала с американцем, который, судя по всему, хотел уйти с нами. Я не понимала такой быстрый американский английский и тянула ее в сторону двери, потому что Пирогов рвался доиграть финал. Ясно было, что ему не так обидно схлопотать по фейсу, как жалко терять окученного посольского американца, который при всей нежности к загадочной русской душе теперь, видя Егорку, будет переходить на другую сторону улицы. И ку-ку, Егоркины доллары!

Вокруг нас образовалось пустое кольцо, пили на Егоркины, и сочувствие полагалось ему. Наконец Дин с американцем двинулись к выходу; сказав, что догоню, я подошла к обтираемому салфеткой по всему периметру утешаемому Пирогову.

– Скажите вашей фирмачке, Ира, что мы братву наймем, и ей мало не покажется! – сказала Егоркина жена, трудясь над кляксой икры на лацкане мужнего смокинга.

– Вы, деточка, если так заботитесь о лице мужа, следите за его руками, а то у него слишком развит хватательный рефлекс. – Мне надо было замять по-умному.

– Да у ней сиськи не растут, сиськи-то свои с кукиш, а сверху губкой надставлены! Знал бы, что с сиськами так плохо, не полез бы! – говорил Пирогов в диктофон девочке из «Свободного кайфа», возбужденной сенсацией.

– Как вы успели понять, что там поролон? Ведь все произошло быстро, как в боевике? – уточняла девочка.

– Мы, художники, мир проверяем на ощупь, у нас ошибок не бывает, – говорил Егорка с важной растяжкой, но лицо еще было перекошено агрессивно-обиженной миной.

– Выключите, пожалуйста, диктофон, – попросила я, и девочка послушалась – Ты, Пирогов, нынче совсем плохо соображаешь, – сказала я многозначительно, и Егорка врубился. Без гибкости он бы со своей настенной матерщиной никогда карьеры не сделал.

– Ну? – спросил он осторожно и тут же махнул рукой на бритую девочку: – Вали отсюда!

– Баранки гну, – ответила я, выжидая.

– Кто она такая? – Он нервно закурил.

– Вопрос не в том, кто она такая, а в том, что она будет делать дальше.

– Ну?

– Твой американец предложил ей быть свидетелем на суде. Моральный ущерб, Егорочка, нарушение частного пространства. Несколько штук баксов! Ты очень грамотно подержался за грудь, и я очень довольна, что ты, свинья, облапал американку, а не русскую, и увидишь, сколько стоит унизить бабу в цивилизованном мире. – Я прекрасно понимала, что Дин через пять минут забудет, кто ее за что хватал, но кайфовала, что Егорка вертится, как карась на сковородке.

– Может, это и ничего… А? Реклама… – задумчиво предположил Егорка.

– Рекламу ты уже бесплатно получил, все желтые газеты завтра и так напечатают тебя, лежащим рылом в салате. А за издержки по суду ты можешь купить рекламу по телику и каждый день хватать там за грудь Джину Лоллобриджиду, – ухмыльнулась я.

– Мда…Ну и как ее умаслить?