Визит нестарой дамы

И тут старик неожиданно громко заорал на латиноса, а даун дернулся круглым деревянным лицом. По ступенькам сбегал молодой полицейский с блестящим, как гуталин, ротвейлером. Я двинулась к ним, но старик успел отбросить костыль, выхватить освободившейся рукой у латиноса десять марок и вернуть их в мой карман. Ротвейлер рыкнул как профи. Полицейский потребовал у троицы документы, они оказались только у старика, полицейский достал телефон и позвонил в участок. Отказавшись от претензий, я прыгнула в подошедший поезд, доехала до гостиницы, вмонтировалась в футляр душа и длинно и горько заплакала.

Потом я нырнула под одеяло в свитере, набросила сверху шубу и поняла, что у меня новые соседи. За тоненькой стенкой грохотало так, как будто там орудовала стихия. Нечеловеческие гортанные звуки, перемешанные с ударами, щелканьем, звоном, хлюпаньем и рычаньем через час прослушивания выстроились в моем сознании в поведение большого количества людей, которые экзотическим способом распаковывали вещи, переставляли мебель, занимались любовью и выясняли отношения одновременно. Через три часа акустических пыток, попробовав спать обернув голову шубой и т. д., я сломалась. Пожаловаться дежурному? Пойти дать в рожу? Вариантов не было, я села, обняла коленки и негромко запела: «Ой, то не вечер, да не вечер…» У соседей смолкло, раздался бешеный стук в дверь.

На пороге стояли высокий худой юный негр в трусах тропической расцветки и пухлая, как шар, негритянка с сотней косичек на голове, прикрывшая гениталии полотенцем, глаза у них были огромные и испуганные. Они заорали, что, кажется, я звала на помощь, значит, у меня проблемы, они готовы помочь, потому что Берлин – это такой ужасный город, если я заболела, то у них найдется лекарство, а если мне грустно, то у них есть виски, потому что они молодожены и приехали совместить свадебное путешествие с продажей кой-чего, они будут здесь жить неделю, и мы обязательно подружимся, потому что я «албано» или «румыно», неужели «роса», они очень любят «роса», их друг учится в Москве. Они были как две шаровые молнии, и я с ужасом поняла, что они не специально разбирали вещи и любили друг друга так громко, просто они не умеют по-другому. И они тут же доказали это, вернувшись к себе и занявшись любовью еще неистовей, чем до визита ко мне.

По жизни я считаю, что секса не может быть слишком много, но оказавшись в клетке между негритянскими оргазмами за стеной, немецким онанизмом за окном, турецким насилием на улице, латинским вымогательством в метро, ветром, дующим из-под балкона, и колбасным личиком на завтрак, впала в асексуальную паранойю и позвонила кураторше Бригитте. Я сказала, что меня поселили в Содом и Гоморру и что завтра я улетаю в Москву, обескровливая немецкую культурную жизнь. Времени было два часа ночи, и это оказалось главным аргументом. Немцу можно звонить после десяти, только если начался конец света, Бригитта поняла, в какую пропасть столкнула меня, если я позволила себе жалобы в такое время.

Утром меня переселили в Академию художеств на Ханзеплац. Это местечко оказалось больничным раем, в котором ходят в мягких тапочках. Два дня я отогревалась и отмокала в ванне, покоя не нарушал никто, кроме двух десятичасовых приторных горничных. Они врывались, как две пчелы, одна бросалась чистить ванну одуряюще пахнущей пастой, а другая изо всех сил искала следы ночного дебоша. За неимением дебоша она перестилала вторую постель в номере и меняла на ней полотенца.

– Зачем вы это делаете? На ней никто не спал, – спрашивала я в познавательных целях.

– Это ваше дело, спал или не спал, к молодой женщине ночью должны приходить гости, – отвечала она четко.

– Но ведь вы видите, что гости не приходили.

– Вы можете скрывать свою личную жизнь, это не имеет значения, по поводу чистого белья у нас есть инструкция. Кроме того, я хотела бы застелить вашу постель.

– Но я в ней лежу.

– Это очень некрасиво, когда постель не в порядке.

– Вы хотите застелить ее поверх меня?

– Нет, но в десять часов постель должна быть убрана.

– Но я сплю до двенадцати.

– Это ваше дело, до каких вы спите, но в номере должен быть порядок и в десять постель должна быть убрана.

Все остальное время суток я никому не была нужна. То есть, конечно, звонили знакомые, звали в ресторан, музей или просто пошляться, но не потому, что меня, а потому, что им тоже с кем-то это надо было делать.

Проблемы выживания на Кудаме оказались не худшим корсетом для позвоночника, оставшись на чужбине без них, я попала в безвоздушное пространство. Работать в тепличных условиях, созерцая парк за окном и ресторан во время еды, я не могла. Для этого надо было родиться в Германии, и в третьем поколении. Мне не хотелось просыпаться утром, я спала до полудня, потому что какая разница, спишь ты или не спишь, если никому не нужна. Город потерял экзотическую прелесть, как пища без витаминов, он перестал усваиваться и превратился в функциональную подставку для одиночества.