Вход в лабиринт

– Будет уголовное дело. И подписочка о невыезде… Это Шувалову спасибо скажи. А то бы окунули тебя в камеру по подозрению в покушении… Ну, кое-какие детали насчет подписочки тебе твой друг объяснит…

– Это я понял, – послушно кивнул я.

– И – что еще? Договаривайся с потерпевшим, вот.

– А получится договориться?

– Если повезет, – покачала она головой недоверчиво. – Если очень повезет. Но в любом случае это будет… – и с сокрушенным искренним выдохом прибавила: – Ну… очень дорого!

Я подписал необходимые бумажки, забрал документы и деньги, на удивление оставшиеся в сохранности, и вышел из сырого тепла милицейской шарашки в серую промозглость февральского денька. Все вокруг было словно замазано кистью в затхлой известке – и дома, и заснеженные пустыри, и небо, и даже разноцветные машины лились блеклым потоком в зев магистрального туннеля.

А через считаные минуты я уже сидел за столиком в пивном ресторане и тянул ледяное вожделенное пиво, заедая его колечками кальмаров, запеченных в колючем песочном кляре.

Владела мной тупая усталость и отрешенность, мысли были короткими и редкими, как свиная щетина, и я с огорчением покосился на озарившийся неоновой вспышкой экранчик телефона. Из бездумия моего приятного одиночества меня пытался истребовать некто, наверняка причастный к случившейся накануне беде. Я угадал: звонил спаситель, тезка Шувалов.

– Ну, злодей, отпустили тебя?

– Сказали передать тебе «спасибо».

– Передашь. И не только мне, и не только на словах. Чтобы вечером был дома, подъеду.

– Дело серьезное?

– Нерадостное.

Отложив телефон в сторонку, я пригорюнился.

Да, теперь уж точно достала меня тюряга!

Недаром мне говорил один битый мужик в мою бытность работы в артели на золотом прииске: все зэки, как правило, после второй ходки возвращаются в зону. В лучшем случае тень этой зоны всегда висит над ними и, только оплошаешь, накроет она тебя неумолимо. Как коршун зазевавшуюся мышь. Видимо, существует некое притяжение тюрьмы. И возвращаются в нее разно – кто по дурости, кто по недоразумению, а кто уже настолько к зоне привык, что дом она ему родной, а воля – так, сон, а во сне чего не начудишь, чтобы проснуться в безопасности, в родной реальности решеток и двухъярусных коек?

Вот и меня, много раз чудом не срывавшегося за опасный край, три раза пребывавшего под следствием, томило предчувствие: как-нибудь, где-нибудь, но не примечу волчьей ямы, сверзнусь в нее… И молил про себя: не дай бог!

А он взял да как дал!

Однако на Бога грешить нечего. Наши неудачи нами же и выпестованы.

Обидно другое: сейчас излет бесноватых девяностых, уже порастративших былую лихость, но с явными отголосками прошлых криминальных войн, убийств, грабежей и разбоев, которых успеть бы учесть, не то что раскрыть. И на таком бурном фоне общественной жизни мое отступление от норм закона – эпизод в общем-то серенький. Тем более позавчера, в нашем же районе, в экипаж милицейской машины, пытавшейся задержать нарушителя, тот бросил гранату. И скрылся. А вот мне, голубю мирному, крылышки мигом склеили.

Кто знает, может, гранатометатель этот был обкуренным недоумком и сейчас крестит лоб, недоумевая, как его пронесло легким пухом над милицейской бездной. И может, сидит сейчас в этой же пивнухе, в ус не дует… А вот я попался, и пощады мне никакой. Не угодил я чем-то высшим управляющим иерархам, загнавшим меня по случаю в непролазную колею.

Хорошо, и в самом деле умысел на теракт не шьют, все-таки прокурора покалечил.

За окном пивнухи – то же куцее разнообразие серых тонов, вялое соревнование их ущербных оттенков. Надо бы посмотреть, что с машиной, ведь стоит, брошенная в злосчастном дворе, того и гляди, разграбят. Но на это нет ни сил, ни желания.

Посмотрев на свою физиономию в зеркале милицейского туалета, я понял, что на работу сегодня идти некому, ибо в зеркале показывали ужасы, и лучшее, что можно придумать, – предаться тихому пьянству и размышлениям о грядущей горькой доле. Вернее, как выпутываться из ситуации, чреватой увесистым сроком заточения. Ведь статей – целый букет!

Как ни крути, но длительная побывка в колонии за комфортабельную доставку своего туловища из гостей к дому рисовалась мне неотвратимо и убежденно. Как будто из всех дурных предчувствий уже вылепился на тайной кухне судьбы и тут же зачерствел в каменной грозной коросте пудовый кирпич приговора, должный шмякнуться мне на темя. К тому же ясно без подсказок, что срок могут дать по краю, учитывая прокурорский статус пострадавшего.