Вход в плен бесплатный

Николай Федорович Иванов Вход в плен бесплатный, или Расстрелять в ноябре

Спецгруппе, которая отыскала меня в чеченских подземельях и освободила из плена — с вечным благодарением.

Автор.

1

— Кто полковник?

— Я.

Встать и выпрямиться не успеваю. Удар сбивает с ног — профессиональный, резкий, без замаха. Однако упасть не дают наручники, которыми я прикован к Махмуду. Тот в свою очередь зацеплен за Бориса, мы все втроем наклоняемся, но падающего «домино» не получилось — устояли. А похожи, наверное, на покосившийся штакетник, схваченный одной цепью.

Кровь от рассеченной губы наполняет рот, хочется сплюнуть, но боевик стоит вплотную, не позволяя отвернуться, и приходится сглатывать кровавую ушку. Ничего, собственная. А вот мой взгляд на «Боксера» оказался, наверное, столь выразительно презрительным, что он поинтересовался:

— Ну, и что увидел?

Вижу его красные от бессонницы глаза. Сам Боксер в черной маске-чулке, взгляд его устремлен на меня через неровные, обтрепанные от времени вырезы. Впрочем, это встретились не наши глаза, а заискрились, оттолкнулись два оголенных провода. Хотя боевику что отталкиваться. Он упирает мне в лоб ствол автомата, и откуда-то издалека, из курсантских времен промелькнуло: во время учений при стрельбе холостыми патронами мы накручивали на стволы круглые блестящие компенсаторы. Сам всегда улыбался, когда они мелькали в кино, а киногерои после автоматных очередей картинно падали с пятнами крови на теле.

Сейчас кровь в собственном рту настоящая, а ствол — угловатый, холодный. Да и какие, к черту, в Чечне во время войны холостые патроны! Пора уже привыкнуть и к тому, что меня бьют только за то, что полковник.

— Что молчишь? В контрразведке научился?

Ствол давит все больнее, я и сам чувствую, что пауза затягивается, но нейтрального ответа найти не могу. А надо. Если не убили сразу, надо. Иначе навешают всех собак — от сталинской высылки чеченцев в Казахстан до приказа Грачева штурмовать Грозный. Пленный отвечает за все и за всех.

Осторожно отклоняюсь от готового продавить лоб вороненого ствола и столь же осторожно возвращаюсь к первому вопросу, даю полный расклад своей нынешней должности:

— Я — полковник налоговой полиции. Журналист.

— А это мы еще проверим, — усмехаются под маской, но автомат от головы отходит. — Только запомни, полковник: если окажешься контрразведчиком, уши тебе отрежу лично.

Киваю головой, но не ради согласия, а чтобы таким образом оставить взгляд внизу. И больше его не поднимать: в затылок вопросы задавать труднее. Кажется, начинаю постигать первое и, скорее всего, величайшее искусство плена — не раздражать охрану. И не смотреть никому из них в глаза. Даже если я в чем-то и прав, у человека с автоматом все равно больше прав. На меня…

Уловка проходит: исподлобья вижу, как охранник отступает на пару шагов, усаживается на сваленные в углу погреба доски. Привычно, стволом в нашу сторону, устраивает на коленях АКМ. Тягостно молчит. Тягостно для нас, троих пленников, потому что будущее предполагает только худшие варианты.

Хотя что может оказаться хуже плена? Только смерть.

Нет, я не прав даже перед собой. Лично я боюсь еще и пыток. Не хочу боли. Страшно, что не выдержу. И сойду с ума, стану похожим на обезьяну. Если уж умирать — то лучше сразу.

Словно собираясь исполнить это мое желание, Боксер встает. Сдержаться, взгляд — только на его ботинки: не нужны ни глаза его через маску, ни новые расспросы. Если бы можно было заморозить время или сделать его вязким! Тогда охрана стала бы двигаться словно в замедленной съемке, исчезли бы резкость и неожиданности…

Получилось еще лучше: Боксер, постояв около нас, вообще уходит. Но почему? На какое время оставляет одних? С чем вернется? Вопросы рождаются из ничего, и сейчас от них, в другой обстановке совершенно безобидных, зависят наши жизни.

Ботинки поднимаются по лесенке вверх, к люку. Ровно на эти же ступени попеременно поднимаю и голову. Хлопает крышка, и мы остаемся втроем. Переводим дух. Оглядываемся.

Над головой — тусклая лампочка. Подвал огромный, хоть загоняй грузовик, а мы, мокрые и продрогшие после дождя, сидим на рулоне линолеума, словно воробьи. Говорить не хочется, не о чем — мы мало знаем друг друга, да и боязно — вдруг оставлен «жучок». И — полная обреченность.

Вновь поднимается крышка. Торопливо опускаем головы. Почему Боксер так быстро вернулся? Что скажет? Куда поведет?

Останавливается рядом, и в голову вновь упирается ствол автомата. Тороплюсь напрячь, сцепить зубы, чтобы спасти во время новых ударов и их, и челюсть. Готов.

Поднимаю взгляд. Бей.

Но на этот раз картина более чем благостная: на стволе автомата, покачиваясь, висят три пары черных носков. В доброту и благородство после всего случившегося не верится, и решаюсь спросить:

— Нам?