Входи, открыто!

Когда он вернулся домой после лыж, он решил про себя, что день в конце концов прошел не без толку. Он нашел ход, а вернее, выход для своей героини. Она не должна следовать логике ситуации, логика приводила к безнадежности. Ситуация сыграла роль куколки, героиня превратилась в бабочку и вылетела. Вот и все. Саня был доволен. Он был даже счастлив. И решил поделиться своим счастьем, устроить в семейном кругу небольшой праздник: купить бутылку вина и вечером за ужином почитать стихи. Для большего уюта можно еще протопить печку, пусть потрескивают поленья и чуть припахивает дымком. Так и сделал. Собрались они на кухне, поближе к печке. Вера завернулась в шаль и расположилась на диване. Сева, вытянув длинные ноги, устроился на стуле в углу. Саня сел за круглый стол, обложился тетрадками и стал читать. Он не говорил, чьи стихи. И читал почти наугад, даже не проглядывая стихотворение. Но попадал в точку. Веяло свежестью, чистотой, счастьем.

— Хорошо, собака, пишет! — одобрил Сева. — Или это твои? Тогда скажи, не таись. Мы одобряем. Правда, Верочка?

Вера молча кивнула.

— Да нет. Не мои, — улыбнулся Саня. — Я еще почитаю, потом скажу чьи.

— А меня, знаешь, кто к стихам приохотил? — спросил Сева.

— Догадываюсь, — опять усмехнулся Саня.

— Да нет. Где тебе угадать? — Сева приготовился назвать имя, но Саня опередил:

— И меня тоже Ляля. Я правильно угадал?

— Правильно. И знаешь, особое состояние наступает, когда из плывущих облаков вдруг картинку делаешь, — продолжал Сева. — Мне кажется, и из этих облаков я мог бы недурную книжечку сделать.

— Давай, — одобрил Саня. — Давай делай. Попробуем сделать Ляле сюрприз. Это же ее стихи, Лялины. Я составлю, ты оформишь. Сделаем макетик. А потом, если она захочет, и издать можно будет.

— Дело, — согласился Сева с заминкой. — Ляля — удивительная женщина. И такая талантливая.

И оба они стали хвалить Лялю. Вера сидела молча. Ей нравились другие стихи, гладкие, складные. А эти были какие-то неровные, нервные, что ли. Но зато передавали то, что и сама Вера чувствовала в отрадные минуты жизни. Поэтому понравились ей не стихи, а сама Ляля. Кто знает, они вполне могли бы стать подругами, им есть о чем поговорить, чем поделиться. У них много общего.

— Давай книжку стихов сделаем, — говорил Саня, — сами, не спеша, потихонечку. Ляле сейчас не до них, она ремонт затеяла.

— Ремонт?! — встрепенулся Сева. — Значит, нужно поехать к ней. Срочно!

— Не спеши! У нее есть там помощники, — окоротил приятеля Саня.

— Да я не в помощники! Задевает она неведомо куда мои наброски, и привет! У нее там целая папка. Привез показать и оставил. Надо срочно ехать! Спасать!

— Ну не сейчас же ты поедешь, — сказал Саня. — Вот послушай, какое хорошее стихотворение.

— Конечно, не сейчас. Но завтра с утра обязательно, — решил Сева и стал слушать.

— Ляля, она — романтик, чувствуешь? — говорил Александр Павлович. — Она не тащит в жизнь души прозу, всякие там сопли, вопли, оставляет их за кадром.

Вера потихоньку спустила ноги с дивана и тоже слушала. И опять почувствовала родственную близость. Перед глазами у нее возникла худенькая глазастая женщина в косынке среди ободранных стен и развала вещей. В полинялой майке, с ведрами, тряпками. Подружка. И подружке надо было помочь. Ремонт — дело нешуточное. Любому дается трудно. Будь сейчас у нее под рукой какой-нибудь мужичок потолковее, она бы и его наладила помогать.

Вера много слышала разговоров про надежную крепкую мужскую дружбу, но узнать, какова она на деле, не имела возможности. И обходилась своей, женской. Не было случая, чтобы подруга подругу не выручила. Подруга и денег взаймы найдет. И на ночевку устроит. Даже соврет, если нужно. В общем, пора было собираться и ехать в Москву. А романтически настроенные друзья наслаждались поэзией. Вера посидела-посидела да и пошла к себе в комнату спать, устав от эллипсов, анафор, метафор, оксюморонов и акростихов, которыми пересыпал свои рассуждения Александр Павлович.

На рассвете мужчины обнаружили отсутствие Веры.

— Куда это она подевалась? — удивился Сева.

— Я думаю, спать пошла, — поделился своими соображениями Саня.

— Уютная она женщина, и теплее с ней, и веселее, и спокойнее, — задумчиво произнес Сева, наливая себе очередную рюмку сухого красного.

— А Ляля? — неожиданно спросил Саня.

— Ляля? — переспросил Сева и задумался. — Она, знаешь ли, флакон…

— С эссенцией, — подхватил Саня.

— Каплю в воду добавишь, и пей шампанское! — закончил Сева. — Согласен?

— Что-то вроде этого, — кивнул Саня.

— У нее если разговор, то о стихах, если ужин, то кокиль. Я женщин очень люблю, у меня все друзья женщины, — продолжал Сева.

— А я? — поинтересовался Саня.

— Ты — исключение. Женщин я люблю, ценю, чувствую. Я и стерв люблю, в них такое самолюбие бешеное.

— Повезло тебе, Сева, ты всех любишь, а я никого, — неожиданно сам для себя пожаловался Саня.

— Так и живешь монахом?

— Так и живу. Монастырь по соседству способствует. Сублимирую.

— Ох, врешь, Александр Павлович! — Сева погрозил другу пальцем. — Не может такого быть. Тут идешь по улице, так из каждого окна глазки стреляют.