«Включен в операцию». Массовый террор в Прикамье в 1937–1938 гг.

Прологом к этой истории служит небольшая публикация, появившаяся И марта 1937 г. в кизеловской районной газете с боевым названием «Уральская кочегарка». В заметке, относящейся к классическому жанру советского политического доноса, стилизованного под вопрос «Куда смотрит общественность?», некто К. Ерохин выражал крайнюю обеспокоенность активностью церковников в поселке Александровск. Особенно его тревожило то, что хищные ручонки «черного воинства» протянулись к самому дорогому:

«А кому доверено воспитание детей? Мать А. И. Механошиной состоит в хоре церковных певчих, сестра ее замужем за дьяконом, отец активный церковник, а сама она верующая, и ей вверен детский садик»[482].

Удар был либо интуитивно точен, либо нанесен с хорошим расчетом, т. к. К. Ерохин явно «попал в десятку». Уже 1 апреля церковь в Александровске была закрыта, 19 апреля допрошены первые свидетели по делу о «черной свадьбе», а 24 апреля произведены аресты пяти фигурантов: Кукшинова, Колмогорова, Пастухова, Лыхиной и Механошиной[483]. Но корреспондент «Уральской кочегарки» все-таки отчасти погрешил против истины: сестра Антонины Механошиной уже не была замужем за дьяконом. 3 марта 1937 г. брак Михаила Кукшинова и Тамары Механошиной был расторгнут поселковым советом Александровска[484].

Таким вполне прозаическим финалом завершилась история, на протяжении всего предыдущего года будоражившая поселок и служившая тучной почвой для слухов и сплетен.

К сказанному, пожалуй, можно добавить то, что уже после начала первых допросов (и как раз накануне задержания обвиняемых) в газете «Уральский рабочий» от 22 апреля была помещена статья без подписи с красноречивым названием «Преступление в поселке Александровском»[485]. В ней еще до всякого суда и следствия все было названо своими именами: в поселке Александровск, группе церковников удалось завлечь в свои сети юную девушку-активистку, вынудить оставить общественную работу, скомпрометировать и добиться ее согласия на брак с дьяконом местной церкви. Не получив в нужный момент поддержки общественности, несчастная жертва была торжественно отведена под венец при обильном стечении народа. Данное венчание суть не что иное, как инсценировка, грандиозная антисоветская провокация, наглая демонстрация влияния религии на молодежь. Лексикон статьи был вполне определенным: «охвостье кулачества», «омерзительное преступление», «только в обстановке идиотской беспомощности руководителей, в обстановке полной безнаказанности могла настолько зарваться преступная кучка церковников» и т. п.

Именно этой сюжетной канвы и будет в итоге придерживаться следствие — с незначительными вариациями. Оно велось недолго — окончено к 30 апреля, а уже 9 мая было составлено обвинительное заключение. Дело сработано добротно: постановление об избрании меры пресечения, ордера на обыск, протоколы обыска, анкеты арестованных, постановления о привлечении к следствию в качестве обвиняемых, показания обвиняемых и свидетелей, протоколы очных ставок, свидетельства о предъявлении материалов следствия обвиняемым, обвинительное заключение, определение прокурора — все в наличии. В деле полно вранья, но сквозь сплетенное следствием словесное кружево, тем не менее, отчетливо видна правда. Ее-то мы и реконструируем, попутно отмечая поправки, внесенные произволом оперуполномоченных НКВД в прозу повседневной жизни поселка Александровск. А было все, скорее всего, так…

Марию Лыхину и Анну Механошину всерьез беспокоил моральный облик дьякона Александровской церкви Михаила Кукшинова. Вел он себя совершенно неподобающим для православного образом. Во-первых, пил не просыхая. Чего стоила одна история с соборованием, приключившаяся на старое Рождество? Тогда у Кукшинова чирей на шее вылез, он и собрался помирать. Позвал к себе попа Колмогорова — причаститься перед смертью. А смерть что-то все не шла. Ну, хватили по рюмочке, затем — по другой…. В конце концов, оба «напились до бессознания, пили до 12 часов ночи, так что даже нарыв у дьякона прорвался»[486]. До того доходило дело, что дьякон вместе с собутыльником-попом появлялся в церкви, напившись до положения риз, за что неоднократно были самой же Лыхиной и из храма изгоняемы взашей. Как-то в сентябре 1936 г. (после очередного выпроваживания) поп сверзился с церковной паперти в канаву, где и остался почивать — прямо с наперстным крестом в руках[487]. Но еще хуже было то, что дьякон тешил блудного беса с поселковыми женщинами — Осинниковой и Тиуновой, чем окончательно дискредитировал светлый образ духовного лица[488].