«Включен в операцию». Массовый террор в Прикамье в 1937–1938 гг.

Лебедев и Гуляев быстро нашли общий язык, и вскоре, к лету 1935 г., вокруг них сложилась небольшая группа, участников которой объединяло многое: религиозные убеждения, общее происхождение, коммунальность казарменного быта, трудности и редкие радости нелегкой службы тылополченца. Все они, мягко говоря, недолюбливали советскую власть — и было за что. Первоначально костяк группы составляли Г. Гуляев, Н. Лебедев, сын священника Иван Кожевников, сын священника и в прошлом дьякон Михаил Чухлов, сын священника Михаил Юферов. Время от времени маленькое «землячество» собиралось вместе.

Поначалу им пришлось очень нелегко. Монотонная, изнуряющая работа на рытье траншей, кладке фундаментов, выведении стен сочеталась со скудным пайком, а уж о том, чтобы Богу помолиться, и речи быть не могло. Если верить характеристике, данной Михаилу Юферову временным командующим батальона, интендантом 3 ранга Земляным, и военкомом, старшим политруком Галиевым,

«…были случаи, когда Юферов и его сторонники, презираемые сознательной частью тылополченцев, собирались даже в уборных, где пели религиозные песни»[95].

Правда, начальство попалось не свирепое. В ротные командиры тылополченцев, как правило, попадали стопроцентные неудачники и служебные тихоходы, пившие так, что служба в обычной строевой части оказывалась для них закрытой. Комроты Степанов был как раз из таких: систематически пьянствовал на пару с десятником Седченко, на производстве не показывался по целым шестидневкам, за качеством работ не следил, а срывы работы, по выражению Ивана Кожевникова, «…объяснял атмосферным влиянием погоды»[96]. Тяжесть подневольного труда и попустительство вечно пьяного командира в совокупности приводили к тому, что работа выполнялась халтурно. Вырытые траншеи осыпались, заложенные фундаменты шатались, на месте дверей выкладывались окна, а на месте окон появлялись двери, работу приходилось переделывать снова и снова. Знали бы тогда тылополченцы 61 отдельного батальона о том, с какой легкостью все эти шалости и отлынивание от работы под пером оперуполномоченного НКВД могут превратиться в злонамеренное вредительство…

Не прошло и года, как их положение изменилось к лучшему. Во многом этому виной то, что сплошь грамотные, развитые, активные «поповичи» выгодно выделялись на общем фоне набранных с бору по сосенке тылополченцев. Из показаний Кожевникова, подтверждаемых другими свидетельствами, мы узнаем, что в 1936 году Гуляев и Лебедев взяли в свои руки ведение всей культмассовой работы и стенную печать в батальоне. Гуляев организовал драмкружок, неоднократно премировался как активный общественник, часто получал увольнительные. Да и трудился он давно не на стройке, а кладовщиком на продуктовом складе. Юферов работал заведующим столовой. Примкнувший к их группе Николай Теплов служил писарем штаба батальона. Всякий, кто хоть недолго побыл солдатом, поймет, что наши герои выбились в казарменную аристократию.

Жить стало веселей.

«Пользуясь отсутствием контроля, остатки хлеба и масла на складе беспощадно растаскивались. Юферов, Лебедев и др. кормили лошадей, продавали вольнонаемным рабочим, а после проводили антисоветскую агитацию, „что вот, мол, как заботится о нас командование, держат голодом и т. д.“. В результате поднимались волынки, росло недовольство среди красноармейцев»[97].

Появилась возможность собираться после отбоя «в культ-уголке, под игру гитары, а были случаи и с выпивкой (дежурным по роте это допускалось)»[98]. Под гитару и водочку велись задушевные разговоры о гонениях на церковь, о нелегкой судьбе «служителя культа», о голодающих колхозниках — словом, обо всем, с чем каждый был знаком не понаслышке. Не обходили стороной и события текущей политики — внутренней и внешней[99]. Разумеется, эти беседы впоследствии будут вменены в вину всем участникам как «антисоветская агитация».

Теперь приятели, уже не таясь, коллективно посещали пока еще открытые пермские церкви: Новокладбищенскую, Старокладбищенскую и Никольскую. Как нам удалось установить, в марте 1936 года в Великий пост Николай Лебедев, как и положено всякому православному, отправился исповедоваться к священнику-тихоновцу о. Савве (Беклемышеву), служившему как раз в Никольской церкви. Встреча окажется поистине судьбоносной, хотя вряд ли ее участники в тот момент об этом догадывались.