«Включен в операцию». Массовый террор в Прикамье в 1937–1938 гг.

Как видно из таблицы, большинство арестованных (60,5 %) были приговорены к смертной казни. Если учесть, что еще 38, 4 % арестованных осудили на 10 лет лагерей, то увидим, что подавляющее большинство (98,9 %) репрессированных сельских жителей получили максимальное наказание из предусмотренных приказом № 00447.

Лишь незначительное количество осужденных получили приговоры, не предусмотренные приказом № 00447, — 3, 5 или 8 лет лишения свободы, 3 года гласного надзора. Выносились подобные приговоры, судя по информации электронной базы данных, лишь в конце операции, в октябре-ноябре 1938 г.

Первые осужденные появились уже в августе 1937 г. (3,7 %). Максимальное количество приговоров — 32,7 % (671 человек) падает на сентябрь 1937 г. Как и в случае с арестами, наибольшая их часть приходится на три месяца: сентябрь, октябрь, ноябрь. За это время было осуждено 83,1 % (1704 человека) всей группы.

Террор в прикамской деревне: особенности

Приказ начальства о подготовке массовой операции поставил сотрудников райотделов НКВД в затруднительное положение. В достаточно краткие сроки они должны были подвергнуть репрессиям «значительное количество» активно действующих врагов существующей власти[393]. Кроме того, местное начальство в лице главы Свердловского управления НКВД Д. М. Дмитриева требовало искать среди кулаков членов повстанческих организаций. Но где после раскулачивания и других карательных акций[394] было взять требуемое количество врагов? Если бы они существовали в действительности, массовый террор начался бы раньше. В деревне, конечно, были люди, недовольные своей жизнью, ругающие местное начальство и центральную власть, однако, надо полагать, если бы все они были арестованы, колхозы бы обезлюдели.

Чтобы понять, как сотрудники НКВД выходили из положения, обратимся к особенностям ведения следствия в этот период. С формальной точки зрения для начала любого уголовного дела и ареста подозреваемого нужно иметь основание — заявление потерпевших, сообщение о преступлении и т. п. Соответственно, это должен быть документ, датированный числом более ранним, чем время ареста.

Чаще всего наиболее ранняя датировка стоит на показаниях свидетелей, в более редких случаях — на доносах и официальных характеристиках[395]. Именно эти документы и выступали в качестве основания для ареста, однако они не дают нам представления о первоначальном импульсе для «изъятия» того или иного колхозника или единоличника. Остается вопрос — почему вдруг начинаются допросы свидетелей или почему вдруг происходит активизация десятков сельсоветов, которые направляют в НКВД персональные характеристики с компрометирующим материалом.

Ответ на этот вопрос можно найти в показаниях сотрудников НКВД за 1939–1940 гг., которые они давали по поводу массовых репрессий. Например, руководитель операции в Перми В. И. Былкин показал на суде, что достаточным основанием для ареста он считал агентурные материалы. Другой чекист — сотрудник Кизеловского ГО НКВД говорил, что существовал приказ составить списки «контрреволюционного элемента», основываясь все на тех же сообщениях агентов и «полуофициальном сборе данных»[396].

Эти показания объясняют, почему «вдруг» начинался опрос свидетелей, количество которых по отдельным делам доходило до нескольких десятков. Секретные сотрудники (именовавшиеся в документах «источники») с говорящими именами типа «Бинокль» или «Зоркий» предоставляли оперативную информацию, а дальше начинались официальные следственные процедуры. Агентурные донесения могли представлять собой 1-2-страничные машинописные или рукописные донесения, а могли достигать и 57 листов, как в деле Е. И. Сабурова[397].

Что касается «полуофициального сбора данных», то здесь, по всей видимости, особую роль сыграли сельсоветы и в меньшей степени РИКи и правления колхозов. Официальная информация от сельсоветов имеется в подавляющем большинстве следственных дел, с которыми нам удалось познакомиться. Особая роль руководителей сельсоветов в информировании НКВД не удивительна. С одной стороны, у них в централизованном порядке можно было получить информацию сразу по нескольким колхозам и единоличным хозяйствам. С другой стороны, в отличие от РИКов, эти руководители находились в непосредственном контакте с местными жителями и владели не только официальными, но и неофициальными данными.