Вкус яда

Владимир Югов ВКУС ЯДА

Иные загадки не разгадываются долго. В меня эта загадка вошла много лет тому назад. В ту самую пору, когда в наш противотанковый дивизион определили служить сына командира нашей дивизии. Фронтовики — тогда они еще многие служили — встретили это его определение настороженно (будет папочке все доносить, как убегают в самоволку, как иногда пьют). Для меня же, салажонка, Саша Кудрявцев был открытием. Он знал напамять художников кто и что нарисовал, читал всего «Евгения Онегина», и когда мы шли с ним к нему домой (жил он все-таки не в казарме), то в след за нами, в ложбинах гор, так и висели слова каких-либо милых стихов.

Я тогда тайно писал поэму «Отечество» («И Сталин с улыбкой выходит на мраморный мавзолей…»). Я задыхался от счастья, что имею право слушать Сашу Кудрявцева. Когда появился Коля Рябов, третий среди нас, я даже тайно ревновал его — видишь, и он теперь слушает!

Коля был оригинал. Появился он у нас в дивизионе вместе с сержантом Калинкиным — мы занимались огневой подготовкой, и вот идут двое в чапанах. Потом я уже узнал: оба они воевали в Китае, помогали там устанавливать коммунистический режим. Оригинальность Рябова состояла в том, что он освоил горловое пение, мог куковать кукушкой, свистеть соловьем. И, как еще оказалось, по ночам, когда мы спим, Коля пишет повесть какую-то. Саша Кудрявцев и стал донимать его: о чем эта повесть?

— Где-то как «Герой нашего времени», — отшутился Коля.

Потом случилось так: мы выпили вина из погреба генерала «Государственные запасы России 1914 г.». Языки наши развязались. Я читал свою поэму «Отечество», Саша читал тоже поначалу стихи, потом рассказ о том, как его выгнали из военного училища («теперь вот с вами, а знаете, как неудобно идти утром в дивизион: вы уже вкалываете, а я иду хамом. И все — мамочка. Она у нас дивизией командует. Она и не хочет, чтобы я в казарме спал»).

Я помню: Коля Рябов впервые тогда сознался, что повесть, конечно, не о новом герое нашего времени, а о любви… Гитлера.

— Как о любви? — опешил я. Мне ненавистен был Гитлер.

— Да, о любви. К англичанке одной. И о враче Гитлера. Он его, мы ведь этого не знали, травил с помощью американской разведки.

— Погоди-погоди, — вступил в разговор Саша. — Откуда ты все это взял?

— Взял.

И стал нехотя, под напором Саши, пояснять, как однажды, в Китае, они захватили богатый квартал. Коля с дружками потом сидел в обороне. Это был русский дом. И там он нашел какие-то печатные материалы обо всем этом. Теперь, когда служба такая тянучая и липучая («все тянется — как горькая нужда, а лепят тебе, только пикни, всякую взыскательность, я и пишу»).

На генеральской конюшне, дней десять спустя, Коля читал нам свою повесть о любви Гитлера, о его враче. А через неделю он утонул в Аму-Дарье (так все вышло неожиданно — после учений под Чарджоу ребята поехали на студебеккере купаться, машина упала с кручи, только трое выплыли. Коля был в кабине: потом водолазы оттуда его извлекли). Через неделю — выпало вроде росчерком судьбы, почему должны были остаться мне листики, вобравшие повесть погибшего друга, — генерала Кудрявцева перевели в Польшу военным атташе.

Повесть путешествовала потом за мной. Она меня не волновала. Как-то я копался в хорошем архиве. Я был, наверное, упорен в поисках, и это архивным работникам всегда нравится. Одна их них сказала:

— Вот я вам преподнесу подарочек — ахнете!

И милая женщина принесла мне документы о… любви Гитлера к англичанке и о враче Мореле, который с помощью американской разведки губил здоровье тирана. Мне лишь оставалось написать об этом. Мне бы надо было сопоставить написанное с повестью Рябова, да, к сожалению, она сгорела вместе с другими рукописями в доме, где я жил после демобилизации из армии. Мне и самому интересно, что я придумал в этой детективной истории, а что не придумал. Но читатель может быть уверен: по документам все было так, как тут изложено.

1

Никогда бы и не предположил фюрер, что все закончится так. Он был любим, обожаем Юнитой. Он гордился ее выдержкой, стойкостью. И вдруг выстрел в Мюнхенском парке. Многие называли этот парк Английским садом. И не стоило слишком гадать, почему она выстрелила в себя именно тут. Это было 3 сентября. Англия и Франция в этот день объявили войну Германии. Юнита посчитала: все кончено. Всю жизнь она старалась сблизить свою страну с его Германией. Она, выходит, проиграла. Она не оправдала его надежд. Потому и такой исход. Единственный для нее.

Он стоял у окна в задумчивости, там уплывали серединные сентябрьские дни. Мысли были печальны и тяжелы. Она осталась ему верна, но — как же так? Зачем? Ах, Юнита! Много тех, кто готов идти за ним, куда он скажет. Но она, Юнита, одна. Она неповторима. Таких больше нет.