Вкус крови

Придерживая колеса своего кресла, чтобы они не слишком шумели, Грейс Лукаш осторожно заглянула в дверь, ведущую в заднюю комнату дома. Зигмунд сидел в своем кресле перед столом. Казалось, что он спит. Его руки, лежащие перед ним на столе, были все опутаны крупными венами, как будто он действительно страдал от высокого давления, на которое постоянно жаловался, но которое доктора никак не могли у него обнаружить. Он откинул голову на спинку кресла и снял очки. Со своего места Грейс видела следы оправы на крыльях его носа и куцые клочки седых волос, зачесанные на уши. Из ушей у Зигмунда тоже торчали волосы. Ими же была покрыта и его шея в тех местах, которые он никогда не брил.

Глаза старика были прикрыты, но миссис Лукаш не была уверена, что он действительно спит. Зигмунд объяснял, когда ему вообще приходило в голову что-то объяснить, что в таком положении ему лучше думается. Грейс считала, что в мыслях он возвращается в прошлое и полностью растворяется в нем. А что еще ему было делать, как не погружаться в прошлое? Но, может быть, она не права. Может быть, старик думает о своей жене, Роберте? Хотя и в этом Лукаш сомневалась. Скорее всего, он думает о Клементе Вахе. В такие дни он больше всего думал именно о Клементе.

В следующее воскресенье в Идендейле должен состояться обед с облатками[24]. Почти все польское землячество Идендейла соберется на этот обед в клубе ветеранов – в Доме комбатантов. Грейс знала, что для Зигмунда это всегда самый важный эмоциональный момент в году, более важный даже, чем Вигилия – Рождественский сочельник. В этот день у всех начинается Новый год, но это также и время подумать о своей истории и своем месте в этом мире. Большинство людей, которые придут на обед, естественно, родились уже не в Польше. Но после демократии и Солидарности[25], после того, как появилась возможность вступления Польши в ЕС, некоторые поляки стали все больше и больше говорить о своей культуре, истоках и историческом месте их родины в Европе. Многие, но не Зигмунд. Он вообще мало говорил в эти дни. А когда говорил, то только о прошлом.

Но обед все равно состоится. Хотя сейчас он и передвинулся по времени на январь, все равно все должно быть сделано как положено. Грейс почувствовала во рту вкус свекольного супа, щуки на пару, карпа с соусом из хрена и начиненных грибами помидоров. Дамы, которые устраивали обед, полностью следовали традициям, чего бы это им ни стоило.

Но и в Вигилию, когда все они уселись за стол с одним лишним местом для нежданного гостя, им тоже были поданы двенадцать традиционных постных блюд, по количеству апостолов. Во время этого обеда они обменялись облатками. В последний сочельник этот символ воссоединения и примирения значил для них больше, чем когда-либо. Конечно, прощать нелегко. Грейс знала, что в тот момент Питер думал об их старшем сыне в Лондоне, которому не с кем было встретить Вигилию, кроме как с этой тощей крашеной блондинкой. Как всегда, они послали Эндрю облатки, однако было сомнительно, что он поделился ими с блондинкой. Насколько знала миссис Лукаш, в квартире, которую они снимали в Пимлкоу[26], не было ничего хотя бы отдаленно связанного с облатками, этими драгоценными дарами, которые символизируют Примирение.

Если б это зависело от молодых членов семьи, то они уже давно изменили бы эти традиции. Ричарду и Элис это все давно уже действовало на нервы. Они бы по-быстрому закончили обряд обмены облатками, чтобы перейти к нормальной еде и какому-нибудь американскому фильму по телевизору. Но они предпочитали не расстраивать Зигмунда, особенно в это время года и, уж конечно, в последние месяцы. В это время Примирения можно было забыть друг другу ошибки и просчеты прошедшего года. И в это время не было места спорам.

В сочельник Зигмунд как самый старший в семье взял облатку и предложил ее своей сестре Кристине, благословив ее и пожелав ей здоровья и счастья в наступающем году. Она отломила кусочек и в ответ предложила ему свою. Внимательно глядя ему в лицо, сестра тоже пожелала ему здоровья и счастья, повторяя все те слова, которых от нее ждали, но неожиданно ее голос сломался, и старая женщина расплакалась. Грейс тогда подъехала к ней поближе и обняла за плечо. Однако казалось, что старушка никогда не остановится и будет рыдать все двенадцать дней Рождества, до самого праздника Трех Королей[27]. Весь перед ее лучшего платья был мокрым от слез.