Вкус листьев коки

– А ты не думаешь о том, что однажды, когда тебе будет шестьдесят пять, ты вспомнишь свою жизнь и пожалеешь, что не нашел никого, с кем можно было бы прожить ее остаток?

– Когда я представляю себя в будущем, мне видится старик, сидящий в пещере; он бросает камни во всех, кто рискнет подойти к нему поближе.

В его глазах плясали озорные искорки, но он говорил серьезно.

– А что будешь делать после того, как закончишь свой поход по тропе инков?

– Когда-нибудь я хочу вырезать фигуру в скале.

– Какую именно?

– Птицу, – он задумался на мгновение, – думаю, орла.

Я почему-то была уверена, что он обязательно это сделает.

Благословение Лимы – замечательные пляжи и бирюзовый океан. Ее проклятие – смог, толстым одеялом укутывающий город на восемь месяцев в году. Тяжелая завеса не пропускает солнце и не дает грязным испарениям вырваться наружу. Она оставляет слой густой бурой копоти на зданиях, машинах и старичках, гуляющих в парке. Просачивается сквозь разбитые окна и захватывает заброшенные подвалы, стены которых зарастают налетом пушистой плесени. У смога есть даже свое имя — гаруа.

Однако на несколько летних месяцев смог отступает, и сквозь завесу пробивается солнце. Несмотря на ежедневные предупреждения о вреде для здоровья, которыми пестрели местные газеты, я взяла обыкновение вставать на рассвете, надевать кроссовки и бегать по пляжу.

Однажды утром я пробегала мимо крошечной картонной хижины, притаившейся в тени самого дорогого рыбного ресторана Лимы. Владелец хижины тащил пару весел.

– Собираетесь выйти в море? – спросила я.

Он сунул пальцы в прорехи в сети.

– Как только починю ее.

– Можно с вами?

Он оглядел меня сверху вниз. Белки его глаз были испещрены паутиной красных прожилок.

– Конечно.

Через сорок минут мы забрались на борт его тяжелой деревянной лодки и вышли в море. Он и его помощник налегали на весла, плывя сквозь прибой к краю каменного мола. Расположив лодку между волнами и выступающей частью скалы, они бросили якорь. Волны и сети, пена и гранит исполняли свой великолепный танец. Рыбака звали Вилли. Он и еще трое соседей жили на пляже в крошечной хижине, больше похожей на чулан. Каждое утро он выходил в море и рыбачил на одном из самых грязных пляжей Лимы.

Снова и снова закидывал он сеть в воду, в которой плавал мусор, кричал помощнику, чтобы тот переставил лодку, легко вытягивал сеть и вытряхивал ее содержимое. Он покачал головой и печально промолвил:

– Эль-Ниньо.

Год назад ураган пронесся над побережьем, и температура моря поднялась на несколько градусов. Вся рыба уплыла. Остались лишь камни и водоросли. Вскоре и рыбаки были вынуждены уехать. Вилли отправился вглубь материка, в Уарас, и почти девять месяцев проработал маляром.

Он снова забросил сеть, которая описала круглую арку идеальной формы и накрыла участок водной поверхности размером с пляжный зонтик. Сеть утонула. Вилли подождал, подергал леску, вытянул. Пусто.

У него было трое детей, двое мальчиков, которые жили с женой в соседнем городе, и дочка – от новой подруги. Мальчики учились в школе, а девочка, Он глянул через мое плечо.

– Проклятье!

Я обернулась. Дельфины! Их было четверо; они выпрыгивали из серой пены толщиной в фут и рассекали волны в поисках рыбы. Я сидела, завороженная их блестящей кожей и гибкостью, а Вилли тем временем грозил этим грациозным созданиям кулаком в бессмысленном порыве гнева.

– Дельфины! Ха! Морские свиньи! Теперь они под защитой, конечно. Есть их нельзя. Всю рыбу мне распугают. Черт! – Он повернулся ко мне. – У них очень вкусное мясо. Вкуснее черепашьего.

Мы уже три часа катались по волнам, и даже дельфины с блестящими спинами растеряли часть своего очарования. Я давно уже не надеялась увидеть улов в пустой сети и вела внутреннюю борьбу с тошнотворным урчанием в желудке. Солнце, наконец, пробилось сквозь лимский смог, и незащищенная кожа на моем носу полопалась, как старая краска. Вилли обещал, что мы будем рыбачить два часа, но разочарование при виде пустой сети лишь добавляло ему решимости. Наш улов – трехдюймовый крабик – барахтался на дне лодки. Каждый раз, когда мы выгребали воду, у него появлялся шанс вырваться на свободу.

Прошел еще час. И еще. Причаливать к каменном молу всего в каких-то пятнадцати футах было слишком опасно. Мой желудок взбунтовался при виде набегающей волны. Позабыв о гордости, я решила поторговаться.

– Может, забросим сеть еще три раза и, если ничего не поймаем, поедем домой?

Вилли согласился вернуться, если ничего не поймает в течение следующего часа. Прошло полтора часа; на дне лодки бултыхались два камня. Я снова попыталась договориться. Прошел еще час, и мы поймали морского ежа.

– Они же несъедобные, Вилли, – заметила я.

– Зато хоть какой-то улов, – возразил он.

Такой же разговор состоялся у нас по поводу нескольких пучков водорослей и пустой банки из-под газировки. Я уже подумала, не опорожнить ли желудок, свесившись за борт, но испугалась, что это привлечет рыбешек-гуппи, которые по-прежнему водились в прибрежной зоне, и тогда мы вообще никогда не вернемся.