Вкус любви

— Мне так приятно, — повторила я, приторно растягивая олова и меняя тональность. — Твой член такой… (мгновение полного затмения, когда мой словарный запас иссяк, а Месье, похоже, застыл надо мной в ожидании нужного прилагательного) такой приятный!

— Посмотри на себя, — улыбнулся Месье.

Я бросила лишь короткий взгляд в ответ на его кивок подбородком, смущенная до тошноты непристойным видом моей набухшей киски, лениво раскрытой, влажной и красной. Рефлекторным движением я захотела ее спрятать и принялась мастурбировать. Месье тут же раздвинул меня еще шире одним движением своих рук, и теперь я лежала на гостиничной кровати с распахнутыми настежь ляжками, заполненным животом (и это ощущение переполненности вызывало одновременно экстаз и мучение). Половина его почти болезненно твердого члена то показывалась над моими ягодицами, то снова погружалась до самого конца, прямо над моей блаженно зияющей щелью, застывшей в изумленной гримасе. И пока я ощущала себя последней из шлюх, Месье пристально смотрел на меня, не испытывая никакого намека на отвращение, и, похоже, находя гениальным этот контраст между моим трепещущим телом и еще цивилизованным лицом, — как он там назвал его по телефону? — кукольным.

Но, поскольку удовольствие чудесным образом нарастало, для цивилизации здесь с каждой секундой оставалось все меньше места, и мир под моими опущенными веками становился более размытым, сердце билось сильнее, нервы напрягались до предела. Воздух словно загустел. И все вдруг стало более красивым, более теплым, словно, не отказываясь от Месье, я оказалась одна в этой комнате, не опасаясь ничьих взглядов. Словно в разгар моих занятий мастурбацией мне неожиданно катапультировали мужчину, способного украсить мой обычный ритуал своим членом, как метрономом, умеющим подобрать прекрасные слова для сопровождения моего бессвязного воркования. В тот момент, когда мое чрево уже начало судорожно сжиматься вокруг него, Месье, до сих пор тщетно испробовавший все способы повергнуть меня в растерянность, поступил самым отвратительным образом. Он, внезапно выйдя из меня, застыл как статуя, руками принуждая быть послушной, и принялся внимательно разглядывать свое творение, с гордо торчащим у живота членом, словно собирающимся проникнуть в собственный пупок.

— Прекрати сейчас же! — задохнулась я, придя в ужас от непристойности ситуации и предположения — довольно реального, учитывая обстоятельства: я настолько распахнута, что могу невольно втянуть в себя весь воздух этой комнаты.

Но Месье был мужчиной, и его мало волновали проблемы подобного рода, поэтому он оставался на месте, удерживая меня за колени, неторопливо разглядывая мой анус и киску, пока я в ужасе застыла от неловкости. А может, наоборот, он прекрасно осознавал, что из страха я не посмею пошевелиться. Вот так я оказалась лежащей неподвижно с неутомимо, почти лихорадочно дергающейся рукой, позволяющей мне не думать о том, как я выгляжу со всеми своими выставленными напоказ отверстиями. Я пищала:

— Войди в меня!

— Подожди, дай еще немного на тебя посмотреть, — повторял Месье, забавляясь тем, что водил своим горячим членом между моей попой и влагалищем.

— Пожалуйста, — мяукнула я, надеясь разжалобить его этой слащавой покорностью.

— Продолжай ласкать себя, — только и ответил он.

«Ладно, — подумала я, изображая послушание. — Но члена мне все-таки будет не хватать».

И поскольку завороженный Месье никак не мог оторваться от этого зрелища, я быстро выгнулась и сама насадилась на его член своим анусом, обхватив его спину ногами, чтобы отрезать все пути к отступлению. Тут же его длинная рука, которую я обожала и опасалась в равных дозах, устремилась к моей шее.

— Прекрасно, — произнес Месье, и, пока я поднимала к потолку широко раскрытые от удивления глаза, он заполнил мою киску неимоверным количеством пальцев, не переставая двигаться во мне в определенном ритме.

Существуют ли в мире слова, способные описать этот совершенный ритм, который они порой находят, каким-то чудом, после множества неудачных экспериментов? Ритм, который, кажется, совпадает с каждым сокращением всякой из этих таинственных мышц, словно предугадывая их частоту. К моим глазам подступили слезы.

— Какая ты шлюха, Элли, — улыбнулся он, когда я принялась повторять в безумном ритме, что скоро кончу.

Мое имя в его устах и в этом контексте звучало как прицельный удар тонкой плеткой. Я не могла сдерживаться достаточно долго (и один только факт, что мне приходилось сдерживаться, уже был победой над жизнью и всем миром), чтобы как следует расслышать его последнюю прекрасную фразу. Но я как будто припоминаю, что среди моих воплей, среди шума накатывающей волны, он произнес голосом, приближающимся к оргазму:

— Какая же ты мокрая, детка…