Вкус любви

В это утро субботы, когда я уныло напевала что-то, подрезая стебли красных роз (только в тот момент я чувствовала себя живой, поскольку шипы то и дело вонзались мне в руку), одна из моих коллег подошла ко мне, чтобы положить деньги в кассу, и тихо спросила:

— Ну что, есть новости? Он тебе позвонил?

— Кто? Андреа?

Коллега бросила на меня заговорщический взгляд, и я поняла: она имеет в виду Месье. Разумеется. Звонки Андреа давно перестали быть событием в моих глазах. В лучшие времена нашей истории с Месье я каждый уик-энд трепетала за своим прилавком при мысли, что увижу его во вторник утром, и не могла не делиться с коллегой впечатлениями об этом женатом хирурге сорока шести лет, о его страсти к эротической литературе и наших романтических объятиях в маленьких отелях на площади Пигаль. И, когда ситуация начала вызывать у меня беспокойство, она неизбежно узнала об этом, ведь я уже не ждала воскресенья с прежним возбуждением. По правде говоря, я уже ничего не ждала, только окончания рабочего дня — я хотела лишь спокойно сидеть в своей комнате, курить с подружками травку или притворяться счастливой в объятиях других мужчин.

— Врач! — полушепотом уточнила она, словно Месье представлял собой военную тайну.

Я опустила глаза на свои грязные руки.

— Особых новостей нет, — ответила жалобно.

— Тогда забудь его. Ты достойна лучшего, чем этот тип.

Она относилась к разряду тех людей, которые изъясняются только общепринятыми понятиями, но это не мешает им быть проницательными. «Ты достойна лучшего, чем этот тип» — наверняка было ее глубоким убеждением, и, хотя ей не свойственно демонстрировать свою симпатию или сострадание, я невольно ощутила теплую волну нежности и сопереживания, только из-за этих нескольких слов, в устах кого-нибудь другого вызвавших бы у меня раздражение. На какую-то долю секунды я подумала, что никто не сможет понять меня лучше нее, поскольку она знала о моей истории, была одного возраста с Месье, — а значит, в определенной степени понимала поведение таких мужчин. К тому же она стояла сейчас передо мной, а мне необходимо было выговориться. Иначе я съем себя без остатка. И я бросилась словно в омут:

— Вчера он прислал мне сообщение и…

Я замолчала, пытаясь взять себя в руки, и встретилась с ней взглядом. Она перестала сортировать букеты лютиков и прислонилась к прилавку, чтобы выслушать меня.

— …То есть вот уже десять дней у меня не было от него новостей, и тогда мне надоело и я отправила ему письмо, в котором говорила, что между нами все кончено, даже если мне этого совершенно не хочется. Наверняка он понял, что я просто проверяла его, а на самом деле хотела, чтобы он передумал и вернулся ко мне.

По ее глазам было видно: она с самого начала знала, что я только делаю вид будто контролирую ситуацию, и эта история не могла закончиться по-другому. Я в любом случае, на ее взгляд, была слишком юной и милой, чтобы долго удерживать такого мужчину, как Месье.

— До сих пор он мне ничего не ответил, — продолжила я, чувствуя, как дрожит мой голос. — А вчера около одиннадцати часов получила от него одно-единственное сообщение…

Она положила руку мне на плечо, чего не нужно было делать, поскольку забота в такие моменты мешает контролировать ситуацию. Реакция не заставила себя ждать. Я изо всех сил вцепилась в прилавок, надеясь, что, если сконцентрируюсь на своих побелевших костяшках, возможно, мой подбородок перестанет судорожно дрожать.

— …Одно-единственное сообщение, чтобы сказать мне только это: «Главное — не бросай писать „Месье“», потому что я пишу роман о нем, и…

Не договорив фразы, я подавилась этим комом, застрявшим у меня в горле, вокруг все начало постепенно расплываться, но я храбро продолжала говорить, теперь разразившись истеричными рыданиями. Я ревела со всей силой своего отчаяния, не замечая, как к моей кассе направляется старушка с кустиками валерианы.

— В конечном итоге единственное, что его интересует, раз он удостоил меня ответом, — это книга, которую я пишу в его честь. Только представь, какой же он подлец… какой подлец!

Она подала мне знак, что к нам идут двое других коллег, поскольку приближался обеденный перерыв, и тогда я замолчала, ограничившись жалобными всхлипываниями. Опустив глаза на свои судорожно сжатые на грязном прилавке руки, я время от времени сотрясалась от плохо сдерживаемого жалкого крика ярости. Все спросили меня, что со мной, но я пробормотала: все в порядке, просто очень устала. И это было лишь наполовину ложью: я действительно измоталась до крайности, хотя только и делала, что спала целыми днями.

— Успокойся, — сказала она мне, доставая свои «Мальборо». — Держи, иди покури пять минут на улице.

Я вытерла мокрый нос дырявым рукавом свитера и вышла на улицу, усевшись под деревом и неторопливо закурив сигарету, тогда как в глубине магазина все пытались узнать, почему я плачу.