Вкус пепла

— Я же говорю — он никогда не бывает дома. А при нем она не дает себе такой воли. Знаешь, что он мне сказал вчера, когда я набралась смелости ему пожаловаться? «Дорогая! Неужели ты не можешь проявить немного терпения?» Если я стану еще терпеливей, то вообще сровняюсь с землей! Я так возмутилась, что после этих слов перестала с ним разговаривать. А теперь он сидит на работе и, наверное, жалеет себя, что ему попалась такая упрямая жена. Неудивительно, что у меня с утра началась жуткая мигрень.

Сверху послышался какой-то звук, и Шарлотта нехотя встала.

— Знаешь, мне, кажется, пора наверх забирать Альбина. Иначе, если я не приду, маменька потом весь день будет строить из себя мученицу. Слушай, я забегу к тебе немного попозже, и мы с тобой покофейничаем. А то я все о себе да о себе, а о тебе даже не спросила. Но я заскочу попозже.

Шарлотта положила трубку, торопливо расчесала волосы и, набрав в грудь побольше воздуха, стала подниматься по лестнице.

Что-то у нее пошло не так. Совсем не так, как должно. Эрика перечитала столько книг о том, как все бывает, когда появляются дети и люди становятся родителями, но ничего из прочитанного не подготовило ее к тому, с чем она столкнулась в действительности. У нее даже сложилось впечатление, будто все написанное — это части одного огромного заговора. Авторы писали о гормонах счастья, и что женщина чувствует себя на седьмом небе, когда ей дают на руки ее новорожденного младенца, и, разумеется, что каждая женщина с первого взгляда испытывает огромную всепоглощающую любовь к своему малютке. Конечно, вскользь иногда упоминалось о том, что ты будешь порой уставать больше обычного, но даже это в книгах окружалось романтическим ореолом, словно было неотъемлемым приложением к радостям материнства.

«Чушь собачья!» — поняла Эрика после двух месяцев материнских радостей. Вранье, пропаганда и полная ерунда! Никогда в жизни она еще не чувствовала себя такой измученной, усталой, злой, несчастной и измотанной, как все это время после рождения Майи. И не ощутила она никакой такой всепоглощающей любви, когда ей на грудь положили красное, орущее и — что уж тут скрывать — безобразное существо. И хотя материнское чувство незаметно начало у нее развиваться, все равно оставалось впечатление, словно какой-то чужак вторгся в их с Патриком дом, и порой она почти жалела, что они решили завести ребенка. Ведь было так хорошо вдвоем, пока их не одолел человеческий эгоизм и желание воспроизвести свои замечательные гены, и это одним махом изменило всю жизнь, превратив Эрику в круглосуточно работающую молочную фабрику.

Она просто не могла понять, как такой крохотный ребенок ухитряется быть таким ненасытным. Малютка непрерывно сосала разбухшую от молока грудь, настолько увеличившуюся в размере, что Эрике казалось, будто она превратилась в одну сплошную пару ходячих грудей. Ее физический облик вообще не вызывал никакого восторга. Вернувшись из родильного дома, она по-прежнему выглядела как беременная. Единственным утешением было то, что за время ее беременности и Патрик набрал лишний вес — он ел за троих и теперь тоже заметно раздался в талии.

Слава богу, теперь у нее почти ничего не болело, но зато она постоянно ощущала себя потной, толстой и растрепанной. Ноги она не брила уже несколько месяцев, и ей давно пора сходить в парикмахерскую, подстричься, сделать завивку и, может быть, еще и мелирование, чтобы избавиться от этого мышиного оттенка своих светлых волос до плеч, которые она носила распущенными. В глазах Эрики появилось мечтательное выражение, но тотчас же она вернулась к действительности. Что придумать, как осуществить эти планы? Ах, до чего же она завидовала Патрику, который хотя бы восемь часов в день мог проводить в нормальном мире взрослых людей! В отличие от него, ей в основном приходилось довольствоваться обществом Рикки Лейк[1] и Опры Уинфри, нажимая какие попало кнопки на пульте, пока Майя сосет, сосет и сосет.

Патрик уверял ее, что предпочел бы не ходить на работу, а сидеть дома с ней и с Майей, но она по глазам видела, что он чувствует облегчение, вырываясь на время из их маленького мирка. Она вполне его понимала! И в то же время это вызывало у нее чувство обиды. Почему ей выпало одной тащить тяжелую ношу, свалившуюся на нее в результате их совместного решения, тогда как по справедливости этот проект следовало воплощать в жизнь вдвоем? Разве не правильнее было бы поровну разделить общее бремя?

Поэтому она каждый день с пристрастием следила за тем, чтобы Патрик вовремя возвращался домой. Если он опаздывал хотя бы на пять минут, в ней начинало расти раздражение, а если он задерживался еще дольше, то его ждала основательная головомойка. Едва он переступал порог, она совала ему на руки Майю, если только его возвращение совпадало с одним из редких перерывов между кормлениями, сама же плюхалась в постель, заткнув уши берушами, чтобы хоть немного отдохнуть от детского крика.