Вкус пепла

Поезд подъехал к станции ровно десять минут одиннадцатого, но Мельберг прибыл заранее и ждал его уже полчаса. По дороге сюда он несколько раз готов был повернуть назад, однако это бы его не спасло. Он стал бы спрашивать адрес, и скоро пошли бы разговоры. Лучше уж не оттягивать предстоящую неприятность, а разобраться с ней сразу. Но в то же время он невольно заметил, что в груди разгорается какой-то нетерпеливый жар. Сперва он даже не мог понять, что это такое, поскольку не привык к чувству нетерпеливого ожидания, и ему потребовалось довольно много времени, прежде чем он наконец осознал, что там закипает в душе. А когда до него наконец дошло, он очень удивился.

Мельберг так изнервничался, что не мог спокойно стоять на месте в ожидании поезда: он топтался с ноги на ногу и впервые в жизни пожалел, что не курит — сигарета помогла бы успокоить нервы. Отправляясь на станцию, он бросил тоскливый взгляд на припасенную бутылку «Абсолюта», но все же сумел удержаться. Ни к чему, чтобы при знакомстве от него разило спиртным. Первое впечатление значит очень много.

Затем у него мелькнула новая мысль и застряла в голове. А вдруг она говорила неправду! Он даже растерялся и сам не мог понять, чего больше хочет: чтобы это оказалось правдой или наоборот. До сих пор он склонялся то к одному, то к другому, но вот сейчас понял: он хочет, чтобы ее слова оказались правдой. Хотя ощущение от этого было очень странное.

Далекий гудок возвестил прибытие гётеборгского поезда. Мельберг вздрогнул, и прядь тщательно зачесанных на плешь волос свесилась ему на ухо. Привычным движением он быстро отправил ее обратно и убедился, что все как надо. Не следует срамиться в первую же минуту встречи.

Поезд подъехал к перрону так стремительно, что казалось, не остановится и промчится мимо, пропадет в неведомой дали, а он так и останется стоять со всеми своими ожиданиями и сомнениями. Но тут состав сбавил скорость и, подняв много шума, со скрипом и визгом замер. Мельберг пробежал глазами по всем дверям. Внезапно его поразила мысль: да сможет ли он его узнать? Может быть, следовало вдеть в петлицу гвоздику или озаботиться еще каким-нибудь опознавательным знаком? Затем он сообразил, что, кроме него, на перроне нет ни одного встречающего и приехавший пассажир должен сразу догадаться, кто тут Мельберг.

Открылась дверь в самом конце поезда, и Мельберг ощутил, как у него на секунду замерло сердце. По ступенькам осторожно спустилась дама средних лет, и приступ разочарования позволил сердцу снова забиться. Но вслед за дамой показался он. И как только Мельберг увидел его, все сомнения в тот же миг улетучились и душа вдруг наполнилась странным чувством тихого, болезненного счастья.

Выходные промелькнули так быстро! Эрика радовалась, что Патрик с ней дома. Будни тянулись нескончаемо долго, и, хотя обычно суббота и воскресенье пролетали стрелой, эти дни были самыми главными. Два дня подряд Патрик мог забирать у нее по утрам Майю, а один раз она даже на ночь сцедила молоко, чтобы он без нее покормил ребенка. Таким образом она выиграла целую ночь спокойного сна, расплатой за которую были, правда, болезненно набухшие к утру, подтекающие груди, но все же оно того стоило. Она даже не представляла себе, какое это блаженство — проспать целую ночь напролет.

Однако нынешние выходные выдались непохожими на прежние. В субботу вечером Патрик на несколько часов уехал на работу, а дома был молчалив и задумчив. Она понимала причину, но ей все же было обидно, что он на этот раз не принадлежит целиком ей и Майе, а эта обида заставляла ее чувствовать себя нехорошим человеком. Если размышления, в которые погружен Патрик, могли помочь Шарлотте и Никласу выяснить, кто убил их дочь, то Эрике следовало бы проявить великодушие и не обижаться на невнимание к себе! Однако в настоящее время она не могла похвастаться способностью рассуждать логически и рационально относиться к происходящему.

В воскресенье после обеда дождь, поливавший всю неделю, наконец унялся, и они пошли прогуляться по улицам. Эрика не уставала удивляться тому, насколько светлее и радостнее становилось все вокруг, стоило выглянуть солнцу. В дождь и бурю Фьельбака казалась такой суровой, неприветливой и серой, а сейчас городок, прильнувший к подножию горы, весь искрился светом. На море не осталось и следа пенных гребней, бившихся о набережную и заливавших порой площадь Ингрид Бергман, воздух был так чист, что не надышаться, а морская гладь так безмятежна, словно и не случалось никогда никаких бурь.

Патрик толкал перед собой коляску, а Майя в кои-то веки согласилась в ней спать.

— Как, скажи, ты себя чувствуешь? — спросила Эрика, и Патрик вздрогнул, словно внезапно вернулся к действительности откуда-то издалека.

— Об этом не ты меня, а я тебя должен спрашивать, — виновато ответил он. — У тебя и без того столько забот, что не хватало еще беспокоиться обо мне.

Эрика взяла его под руку и прислонилась головой к его плечу: