Вкус порока

Я понятия не имел, что означают эти слова. В поручении было сказано: найти, озвучить, отследить реакцию и уйти. Субъект смертельно побледнел, схватился за косяк, воровато глянул за спину.

– Кто вы? – хрипло спросил он, – Чего хотите? Кто дал вам право приходить ко мне домой?

– Большое спасибо, – я приподнял условную шляпу и с достоинством удалился.

В половине девятого я въехал в Аркадный переулок. Свет в прихожей не горел. Лестница тонула в полумгле. На кухне гремела посудой Тамара Михайловна. Из-под двери в гостиную пробивалась узкая полоска света. Я постучал, выслушал предложение войти и вторгся в сиятельные покои.

Настольная лампа испускала приглушенный свет. Тяжелые портьеры были задернуты. Доктор Краузе сидел в своем любимом кресле и читал талмуд. Он снял пиджак, верхние пуговицы белоснежной сорочки были расстегнуты. Доктор делал пометки на полях талмуда и постукивал по игрушке на журнальном столике – сестрице Аленушке и братцу Иванушке в виде козленка. Игрушка оснащалась световым диодом – при попадании на нее солнечного или электрического света фигурки забавно танцевали. Но сейчас безделушка находилась в тени, и приводить ее в движение приходилось пальцем.

– Уже вернулись? – хмыкнул Александр Петрович, – Ну, что ж, хорошо, хорошо… Вы проверили – Тамара Михайловна нигде не оставила свет?

– Проверил, – отчитался я. Хотел добавить: «Пиво не пил, котенка не принес», но посчитал эту шутку неуместной, – Тридцать пять минут девятого, Александр Петрович. Вы собирались на Большую Грузинскую. Прикажете подать представительский седан?

– Не поедем, – вздохнул доктор и как-то погрустнел, – Обстоятельства изменились, на Большую Грузинскую поедем завтра. Если и завтра обстоятельства не изменятся…

– Как угодно, – я пожал плечами и отчитался по проделанной работе. Психоаналитик состроил неопределенную мину.

– Ну, что ж, это было предсказуемо. Никакого откровения. Скучно…

– То есть можно было не ездить? – уточнил я.

– Да, пожалуй… – доктор зевнул.

– Отлично. Я свободен?

– Как хотите…

Демоны не являлись, я не просыпался в ужасе, не хватался за травматический пистолет, про который никому не сказал. Утром доктор проводил прием, а я оседлал «пегаса» с пятилитровым мотором и до шести вечера выполнял его пошаговые инструкции. После каждого «шага» я связывался с доктором посредством сообщений в мессенджере, отчитывался и получал новое задание. В половине девятого он вызвал меня из гостиной и потребовал отвезти его на Большую Грузинскую улицу. Он выглядел необычно – приоделся, побрился, был торжественным и каким-то обреченным. Всю дорогу доктор молчал. Когда я загнал машину в глубину двора замысловато изогнутого дома, он приказал сидеть на месте, что бы ни случилось, выбрался из машины и растворился в подворотне.

Происходящее меня не касалось. Я блокировал центральный замок и с удовольствием уснул. Разбудила яростная долбежка в окно.

– Дмитрий Сергеевич, очнитесь же! Кто вам позволил заставлять меня ждать?!

Практически полночь! Доктор Краузе, пыхтя от злости, забрался в машину. Он снова молчал всю дорогу. Но молчал не со злостью, а как-то подавленно, меланхолично, я бы даже сказал, сентиментально. Но когда мы прибыли домой, натура взяла верх. Он ворчал, брюзжал, швырялся ботинками, орал на сонную Тамару Михайловну. В этой темноте он ни черта не видит! Помещения не дезодорированы, детское мыло в мыльнице – абсурд, оно не моет, а злит. Пора бы усвоить за бесцельно прожитые годы, что надо покупать АНТИБАКТЕРИАЛЬНОЕ мыло, и ему плевать, что не успели купить! Тамара Михайловна, глотая слезы, металась по дому, а потом поймала меня на лестнице и изливала душу, что терпение ее иссякло, она уволится, и пусть этот дом зарастает грязью…