Вкус вишнёвой лжи

Ночной город раздражает своими пустыми улицами, особенно сейчас, когда у нас на хвосте парочка полицейских авто. Сирены убивают — я щурюсь, следя за дорогой, пытаюсь не зажмуриваться из-за ветра. Глаза слезятся, кожа на лице немеет. Распахнутая рубашка развевается за спиной, словно флаг.

Костян сигналит мне, пару раз щелкая подворотниками, и я понимаю, что он собирается свернуть на следующем перекрестке налево, но я знаю, что нам лучше разделиться. Так у нас больше шансов уйти.

Сбавляю скорость, перестраиваюсь в крайний ряд, сворачиваю направо.

Ускоряюсь, проскакивая целую улицу на полной скорости. Адреналин зашкаливает, в висках стучит, у меня такое чувство, словно я парю. Нет, правда! Я лечу! А неистово бьющаяся рубашка у меня за спиной словно крылья.

Но долго мне не удается насладиться своим полетом: впереди появляются еще полицейские машины, неожиданно преграждая мне путь. Черт, не проехать. Здесь даже развилок нигде нет… Придется вернуться.

Я сбавляю скорость практически до минимума, пытаюсь развернуться, чтобы проскочить мимо патрульных позади, но мой план проваливается. Двигатель глохнет — заканчивается бензин. Класс! Единственный раз поленился заправиться, и на тебе…

Я останавливаюсь, упираясь ногой в асфальт, чтобы не уронить байк.

Две машины позади меня со свистом тормозят, из них выскакиваю копы. Свет фар ударяет мне в лицо, и я зажмуриваюсь, с запоздание понимая, что на меня направлены пистолеты.

Зашибись. Добегался.

— Подними руки! — орет один из полицейских хриплым низким басом.

Бежать некуда. Да и смысл? Брошу байк — найдут по отпечаткам, еще и припишут «сопротивление сотрудникам полиции». А так просто отсижу немного в обезьяннике, пока за меня не внесут залог, и гуляй, пташка!

Я поднимаю руки, показывая, что сдаюсь. Окей, ребята. Принимайте меня. Мне не привыкать…

Скруджи — Оттуда, где я

* * *

— Стас Скворецкий, — бормочет следователь, просматривая бумаги, собранные на меня. — Уже в двенадцатый раз тебя принимаем. Ночные вечеринки, вождение в нетрезвом виде, хулиганство, сопротивление при аресте, мелкие кражи… — мужчина захлопывает папку и пристально смотрит на меня. — Добегался?

Я сижу напротив него на жутко неудобно стуле. Наручники натирают кожу, голова раскалывается из-за духоты. Хочется пить, и я проворно облизываю губы, мысленно скуля из-за сухости во рту.

В обезьяннике я просидел практически всю ночь.

Какой-то пьяный бомж в рваном грязном пиджаке наблевал в углу камеры, и затхлый тошный запах пробирал меня до костей. Я пытался дышать медленно и глубоко, чтобы желудок перестало сводить.

Я даже глаз не сомкнул, выслушивая нудные философские истории от своего сокамерника. Под утро чувак заснул, оставляя меня в покое, зато начал буянить кто-то из соседней камеры.

В общем, утро не задалось.

— Тебя взяли с поличным, когда ты удирал от патрульных на мотоцикле. Был в состоянии алкогольного опьянения, без шлема, превысил дозволенную скорость. Хорошо хоть не сопротивлялся при аресте, — продолжает Антон Юрьевич.

Мужчина в коричневой водолазке с высоким обтягивающим горлышком, у него дешевые часы на левой руке и обручальное кольцо на безымянном пальце. Сквозь темные волосы на висках проступает седина. Серые глаза смотрятся дико тусклыми на фоне смуглой кожи.

— Антон Юрьевич, — вздыхаю я. — Мы уже это проходили миллион раз. Мой отец заплатит залог, и я выйду отсюда. К чему все эти нотации?

Следователь вздыхает и чешет нос. Несколько секунд он молчит: берет бутылку с водой, наливает в стакан ровно до половины и пододвигает ко мне. Наблюдает за мной, пока я жадно пью, шумно глотая.

— Боюсь, в этот раз ты просто так не отвертишься, — наконец, тянет он.

Я со туком ставлю стакан на столешницу, недовольно морщась из-за натирающих наручников.

— В смысле? — не понимаю.

Антон Юрьевич внимательно прожигает меня своим взглядом, словно я только что спер у него несколько сотен долларов. Мне становится неуютно, и неприятная пелена заволакивает мои внутренности.

— Ты знаком с Игорем Григорьевым? — задает вопрос следователь.

— Нет. Первый раз слышу, — задумчиво хмурюсь.

— Он сейчас в больнице, — продолжает мужчина. — С пробитым затылком. Пока без сознания в реанимации. Врачи прогнозируют кому.

Я падаю. Перед глазами мелькает картинка, как Костя со всей дури заезжает парнишке битой по голове. Черт… Если Назарова поймают, то закроют на несколько лет. Ему не отвертеться просто так.

— Видимо, на вечеринке была драка, — вкрадчиво продолжает следователь, наблюдая за мной. — Парню проломили череп. Возможно, как раз перед тем, как приехала полиция. Ты видел, кто это сделал?

— Меня в чем-то подозревают? — холодно интересуюсь, прекрасно понимая, что говорить про драку в любом случае ничего нельзя.

Антон Юрьевич прищуривается, затем вздыхает, скрещивает руки на груди и морщится, словно у него неожиданно разболелась голова.

— Пока нет, — вкрадчиво тянет он.

— Я ничего не видел, — отрезаю я. — Был на другом конце вечеринки. Потом появились патрули и спугнули всех. Я сел на байк и уехал. Вот и все.