Вкус запретного плода

— Да, Гоша не любит стукачей, это точно. Получается у нас что, Ляля? — Ирина потерла ногтем овальное пятно на снимке, улыбнулась. — Получается, что Нина вступила в сговор с моей матерью?

— Или с Верой. Вера Сергеевна ненавидит Игоря Васильевича. Я сама недавно слышала, как она сплетничала с Ниной в комнате отдыха. Дверь была неплотно прикрыта.

— Недавно — это когда?

— Несколько дней назад. Точно не скажу. Явилась, когда Игоря Васильевича не было. С Нинкой уединилась. А я… А я пошла подслушивать. Это так. И мне не совестно. — Она подняла на Ирину красное от стыда лицо. — Эти штучки что-то затевают за нашими спинами. Нам надо быть в курсе, чтобы подготовиться.

— О чем они говорили?

— О каких-то фотографиях. Потом Вера грозила, что, мол, скоро он допрыгается и все такое. Потом она ушла.

— И все? — Ирина, честно, была немного разочарована.

— Был разговор еще о каких-то деньгах, но я ничего не поняла. Простите. Просто подумала, случайно заглянув в пакет Веры, что, видимо, дела у нее идут в гору.

— Почему так решила?

— Потому что там были такие дорогие продукты! Она такое себе никогда не позволяла, а тут вдруг все за Натальей Павловной повторяет. Такие же консервы, что и она ела, такие же точно пирожные. Чтобы Вера когда-то покупала себе натурального краба! Не было такого никогда. Бывали дни, когда она «бомжа» себе в кружке заваривала и ела с аппетитом. А тут вдруг…

— А ты уверена, что все это она покупала себе, Ляля? — Ирина рассмеялась, покачав головой.

— А кому еще? Она живет одна.

— Пирожные, не спорю, могла купить, но чтобы краба… Нет, не могла она его себе покупать.

— Почему?

— Да потому что, Ляля…

Эпилог

— И почему?

Из-под толстого клетчатого одеяла, в которое укутала Егорову его мать, на Кирилла глянула пара горевших интересом глаз. После шашлыков родители ушли в дом, и свет в их спальне погас, а они с Егоровой все говорили и говорили.

— Да потому, что у Веры Сергеевны Ивановой была аллергия на морепродукты и она просто не могла их употреблять в пищу. — Кирилл поворошил старой гнутой кочергой угли в костре, который они развели прямо посреди огорода. — И сладкое она не очень жаловала. И тогда Ирина решила поехать к ней домой и спросить напрямую, что происходит.

— Поехала?

— Конечно. Но в квартиру не пошла. Посидела в машине во дворе, понаблюдала. И увидела в окне свою мать. Та курила возле форточки. Она редко, но позволяла себе подобную шалость. Вера не курила никогда.

— И она пошла в квартиру? И предъявила матери?

— Нет. Она поехала к нам и все рассказала. Это было не при тебе.

— Да. Жаль. Я всегда пропускаю все самое главное, — с обидой протянула Егорова и почесала нос.

От дыма в носу щекотало, то и дело хотелось чихать, но она ни за что не поменяла бы места. Отсюда, с раскладного кресла, в котором она сидела, укутавшись с головой в теплое клетчатое одеяло, ей было отлично видно Кирилла. Передвинься она, сразу будут мешать яблоня и кусты малины.

Она потерпит.

— Мы поехали на адрес, как ты знаешь. Застукали подружек за чаепитием и пригласили проехаться к нам в отдел. Развели по кабинетам и нажали. И давай тут подружки друг на друга валить.

— Ну, это я уже знаю, — закивала Егорова.

И капюшон из одеяла тут же сполз ей на лицо. От теплой шерсти сделалось щекотно лбу и щекам, и она снова чихнула.

— Эй, лейтенант, ты не заболей там! А то Хорцев не простит.

Кирилл подбросил еще дров. Перемешал с углями, дождался, пока пламя займется. Отложил кочергу и, подхватив еще одно плетеное кресло, подтащил его ближе к Егоровой.

— Вот ответь мне, Егорова, как надо любить своего ребенка, чтобы ради него затеять все это зло? Это чудовищно, не находишь? — спросил он, усаживаясь чуть слева напротив нее.

— Что именно? Такая любовь? Или зло во имя любви?

— И то и другое.

Он выше приподнял воротник старого отцовского бушлата, сунул руки глубже в карманы. И подумал, что пора бы уже перебираться в дом. На улице стало очень холодно. Не спасало даже яркое пламя костра. А в доме осталась всего одна спальня. И там один-единственный диван, на котором мама постелила им вместе.

— Негде мне вас больше укладывать, сынок. Летом можно было бы на веранде. Сейчас уже холодно. Я вам разные одеяла положу. Как-нибудь уж, в тесноте, да не в обиде. Ехать-то вам нельзя, выпили оба.

И мать, озорно сверкнув глазами, ушла стелить им с Егоровой одну постель. Интересно, Егорова догадывается или нет, что им придется спать вместе? Как на это посмотрит? Он лично за себя не переживал. Он так устал, что, кажется, уснет, едва головой подушки коснется. А вот как она?

— Любовь и зло… Да нет, мне кажется, тут не в любви дело, Кирилл. Эгоизм. Материнский эгоизм. Ненависть к зятю. Ревность. Сплошные негативные эмоции какие-то. — Егорова выпростала из одеяла руку, почесала нос, но снова чихнула. — Любовь — это радость.

— Но это и страдание.