Вкус жизни

Взрослого человека я могла обидеть словом, взглядом. Помню, ох как я зло посмотрела на воспитательницу! Так было за что. А чужак даже сплюнул, увидев меня такой. Мол, мелюзга поганая. Брысь отсюда. А за что? Не я же виновата. Обидно было. А когда я научилась обижаться? Думаю, очень давно, когда стала различать взгляды, интонации, когда получала первые шлепки. Ждала теплых, мягких, добрых прикосновений, а получала раздраженные оплеухи. Я их помню. Удивлялась, возмущалась громким ревом. И за это тоже доставалось. Терялась, скулила щеночком…

Почему ждала доброты? Откуда знала о ее существовании? Я думаю, все дети изначально запрограммированы на добро, рождаются с желанием любви и ласки… Любить себя просто, а вот любить другого надо учиться. В этом я не сомневаюсь ни на йоту. Но почему же я мало себя люблю? Когда наказывают ни за что, у ребенка сбивается программа, и он ищет разные пути-выходы. Вот тут-то и возникают варианты характеров, правда, Лера?

На луну и звезды любила смотреть. Притягивала неземная прелесть ночного неба. Не страшила, а звала таинственно, ласково, трепетно. Не будоража, умиротворяя. А иногда погружала в нежную грусть, тонкую возвышенную печаль, звала в незнаемое, в далекое-далекое и потому не пугающее.

Когда одиночество сжимало сердце, я представляла себя одной из маленьких звездочек, на короткое время опустившейся на землю. Я чувствовала себя в их вечном хороводе уверенно и спокойно. Они всегда со мной. Если даже скоротечная тучка на время прикроет их, они не бросят меня, как бросали люди… Я долго не взрослела…

Метели не боялась. Она – зимний дождь. Одно плохо – холодно. Мне всегда не хватало тепла и внутри, и снаружи. А когда нашу хату, – я тогда уже жила в семье, – засыпанную до крыши снегом, откапывали, я не осознавала ужаса и с восторгом воспринимала это редкое, неожиданное, особенное событие. Взрослые не охали, а только ахали – наверное, отсюда мой взгляд на это интересное явление. Мне не хотелось, чтобы нас быстро спасли. Я хотела продолжить игру. И только потребность в воде заставила смириться. Может, на мои эмоции положительно повлиял рассказ бабушки, что такое в ее детстве было не раз.

Процесс спасения людей из-под снега всегда в моем сознании выливался во что-то шумное, веселое, праздничное. Он сопровождался разного рода новыми познаниями. К примеру: наружные двери хаты надо навешивать так, чтобы открывались внутрь коридора или что разумно рыть траншеи к воротам и сараям, а не норы. Я представляла лабиринты, по которым ходят люди, а вокруг безлюдье, потому что их не видно. И это казалось мне удивительно увлекательным, фантастическим или сказочным. Игра, а не жизнь!..»

Я понимала, грустит Лена без своей подруги Инны. Я слушала рассказ Лены и со своим детством его сравнивала.

«Я тогда думала: жизнь не богата радостными событиями, и счастлив тот, у кого есть добрая веселая семья, в которой все дружно работают, помогают друг другу, не требуя ничего взамен, не выпячивают свою значимость. Вместе отдыхают, радостно смеются, не вредничают, не завидуют, не лгут, не хитрят. Хорошо, когда в семье все просто и естественно, открыто и честно; где музыка, книги и поделки, где все уважаемы и любимы в равной степени, а не безразличны, злобны и алчны. И тогда каждый день, как праздник нежности, душевной щедрости. Где не сюсюкают, не ахают-охают. Любят просто, спокойно, ласково, без дерганья, ревности, неверия и ничего не делят. Мне легко было этого желать, я видела и знала другое…»

Я тоже посвящала Лену в свое каникулярное деревенское детство… Иконы жмутся в углу. Рядом иконостас из фотографий. Здесь дед молодой, а тут обомшелый совсем. Сидит сгорбленный, угрюмый, как урытый. Бабушка – красавица писаная. Не гоже им рядом висеть. Вдосталь насмотрелась. Бабушкины рассказы о дедушке помню. Он был хорош, импозантен. Знаток всего, что связано с лошадьми, бегами, скачками. В молодости он бабушку превозносил, боготворил. Ее популярность росла, его же все дальше отступала в тень. Он ревновал ее к успеху, испытывал злорадное наслаждение, представляя, как приятно было бы ему, если бы она исчезла с горизонта славы. При этом без всякой видимой причины и повода расточал вокруг себя благосклонные улыбки. Его спрашивали, когда он появлялся в компании один: «Чьим заботам вы доверили супругу? Кого вы удостоили чести проводить ее домой?» А потом он вовсе пропал. Оставил ее с двумя детьми. Бабушка скрывала сей факт. Только подлинное положение дел разве утаишь? Оно немедленно выяснилось. Иначе на что у нас досужие тетушки…