Вкушая Павлову

Узнав о переходе Доры в христианство, я в некотором смысле испытал облегчение. Мне стало ясно, что ее бунт против меня был не отдельным явлением, а частью типового ее бунта против себе подобных. На нее, как и на ее мать, сильно повлиял отцовский сифилис; как и мать, она считала, что заражена сифилисом, потому что у нее были белые влагалищные выделения. Поскольку Нидерланды, которые пали жертвой успешного наступления, расположены ниже уровня моря — внизу, это наводит на мысль, что мы находимся в царстве сексуальности.

Свастика, этот почти универсальный знак, принятый у большинства древних народов, по Шнайдеру^{130}, символизирует преемственность поколений. С другой стороны, она может символизировать животворящее солнце или воздействие Истоков на Вселенную.

Этот город каналов, Амстердам, не вызывает у меня никаких личных ассоциаций. А вот два других города оказали на меня кое-какое влияние: косвенным образом — Петербург, место рождения Лу Саломе, и Венеция, где я восхитительно провел время с моим братом Александром. Это было приблизительно в то же время, когда я занимался самоанализом, то есть в последние годы девятнадцатого века.

Найдется ли такой человек, кого не взволнует этот нереальный, иллюзорный город, в котором камни словно растут из воды? Когда мы бродили по Риальто^{131}, мне пришло в голову, что вся культура — очень хрупкое сооружение, поскольку основана на подавлении инстинктов, сопряженном с большим риском. «Тучами увенчанные горы»^{132} цивилизации могут исчезнуть так же мгновенно, как эти великолепные куполообразные здания — провалиться в лагуну. Вспоминаю, как сказал Александру: «Чтобы смыть все это с лица земли, не нужен Ноев потоп. Какое рискованное равновесие противоположностей!»

Вспоминаю также то презрение, что я испытывал к толпам туристов (для многих из них это явно был «большой вояж»^{133}), бессмысленно наводнявших мост. Я бы не возражал, если бы их всех смыло капризной волной. Не было бы ничего удивительного, если бы в этом городе тысячи церквей я подумал о туристах, как о гадаринских свиньях.

Моего брата назвали в честь великого полководца. Каналы — это вода, первичная жизненная сила, но только обузданная. Любой город, построенный на воде, приходилось вынуждать к существованию. Если человечество хочет выжить, то мы должны научиться уважать постоянно угрожающие нам примитивные инстинкты, но не позволять им брать над нами верх. В Венеции, городе великолепных, цветущих проституток, мне приходилось все время помнить о шатком равновесии. У меня были дерзкое воображение конквистадора или сводника и осторожность амстердамского торговца бриллиантами или инженера водных путей.

Но инженер водных путей не сможет проектировать свои каналы, пока не познает разрушительные силы, действующие в чреве Минданао^{134}. В Венеции, вместо того чтобы гоняться за шлюхами, я читал Вергилия. Я решил, что эпиграфом к моей книге сновидений будет: Flectere si nequeo superos, Acheronta movebo[22]… Если я не могу покорить рай, то сдвину преисподнюю.

«Гудериан» в моем сне представляет себя своего рода метлой, выметающей порчу, и в некотором смысле таковой он и является, но при этом у него озадаченный вид человека, который не понимает сам себя, ибо никогда не заглядывал в собственную преисподнюю. Он ищет преступников, дабы низвергнуть их с кручи, но попадаются ему лишь невинные, которых он и уничтожает. Бесы, духи нечистые остаются там, где и были. Люди по-прежнему заражены.

В действительности можно только уповать на приход в мир праведника.

Ах, какими далекими кажутся мне эти мрачные мысли от этого вот часа, когда я сижу с братом в кафе у канала, а солнце поблескивает в воде; гордо высится Сан-Марко^{135}, высоко в небе плывут кудрявые облака, едва нарушающие небесную голубизну. Мы будем жить вечно. Я зажигаю сигару, усаживаюсь поудобней.

— Зиги, как там Марта и дети? — спрашивает он.

— Отлично. Маленькая Анна все еще пьет из бутылочки.

— Замечательно. Но хватит детей!

Вместо ответа я выдыхаю дым и закатываю к небу глаза.

Брат уходит в ювелирную лавку, а я достаю и перечитываю письмо от Минны. Ей пришло еще одно чудесное, но встревожившее ее послание от Вильгельма. Она пишет это, сидя с Анной в саду. Какая славная малютка — с ней никаких хлопот!

Чувствую укол совести — я совсем не интересуюсь малюткой Анной. Я возражаю против того, чтобы мне навязывали чуждые обязанности. Если я умру в пятьдесят два, что вполне вероятно, если верить вычислениям Флисса, у Анны еще не начнутся менструации; если же каким-то чудом доживу до шестидесяти двух, она, возможно, будет еще не замужем. Жозефина — хорошая нянька, да и Минна всегда поможет. Но запасы энергии и сил у человека не беспредельны.

Надо поехать на Мурано^{136} купить Марте в подарок что-нибудь из венецианского стекла. Зачем все это? «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло»^{137}. Ослепляющая вспышка вдохновения или заблуждение. Я жду его. Оно не придет. Оно умопомрачительно близко.

глава 32