Вкушая Павлову

— Пустите меня! — кричит он. — Я его убью! Ты, Фрейд, самовлюбленный ублюдок! Ты трахал мою жену, ты свое получил! — Его лицо налилось и побагровело, взор безумен. — Пустите меня! Я его убью! — Он рвется вперед, женщины лепечут что-то и пытаются его удержать.

Я чувствую себя на удивление спокойным и сильным. Подхожу к нему поближе, но остаюсь вне пределов досягаемости его рук, которыми он молотит воздух. Я говорю:

— В чем дело, Бауэр?

Он рычит от ярости. Слышен звук отворяемой двери и топот бегущих ног. Это Ида в сопровождении двух служанок. Они в ужасе останавливаются. Что до меня, то я исполнен отвращения к этому сифилитику, к этому худшему из бабников. Может быть, Мартин и Эрнст чувствуют то же самое, схватившись в рукопашном бою с русским? В этом нет ничего личного; лишь страх и инстинкт самосохранения. Я делаю шаг вперед и бью Бауэра в челюсть. Впервые в жизни я ударил человека. Мы, евреи, не любим физического насилия. От удара он подается назад, а потом с воем вырывается из рук женщин. Он набрасывается на меня, молотит по моим ребрам. Я не чувствую боли; такое развитие событий меня забавляет. Наконец Ида, служанка и Марта умудряются схватить Бауэра и оттаскивают его от меня. Его прижимают к земле, и он лежит, копошась, как жучок. Ида одергивает на нем рубашку, чтобы прикрыть его гениталии.

Марта осыпает меня проклятиями. Мне она тоже невыносима. Она отвешивает мне пощечину, а я отвечаю тем же, только сильнее. Она отступает. Ее любовник пытается встать, выкрикивает в мой адрес ругательства, обзывая трусом, ударившим женщину, женщину, которую он любит. Ида и служанка сидят на нем.

Я отступаю к стене, а Марта движется на меня с обезумевшими от гнева глазами, со сведенным судорогой лицом.

— Ублюдок! — кричит она. — Ублюдок!

Она бьет меня кулаком в грудь, в область сердца, бьет методично, как поршень. Я не делаю попыток ее остановить. Ее глаза в нескольких дюймах от моих, и я вижу по ним, что она готова меня убить. Глядя в эти сумасшедшие глаза и покорно снося удары, я испытываю смутное желание расхохотаться.

глава 30

В камине мерцает огонек. Кусты во дворе укрылись тонким снежным покровом. Зима пришла рано. Анна призналась, что читает те дневники, и я сказал, что ни минуты не сомневался. Ее вязальные спицы исступленно задвигались — значит, мои слова сильно задели ее. Настроение Анны можно легко узнать по тому, как она работает вязальными спицами.

— Это все неправда, — слабо говорю я.

— Чушь!

— Ну да, там было кое-что с Филиппом Бауэром, о чем ты прекрасно знаешь по тому вечеру, когда тебе пришлось вмешаться. Но ничего из ряда вон выходящего. Я пробовал себя в сочинительстве.

Конечно, это ложь. Ни один чуткий читатель не усомнится, что любовная сцена между Мартой и Эли вымышлена, а сцена между ней и Филиппом подлинна. Но я должен предложить моей Анне какой-нибудь выход, если только она пожелает им воспользоваться.

— Но ты явно воспылал страстью к маме.

— Только в этот короткий период, моя дорогая.

Но, говоря по правде, после ее развратного coitus interruptus[18] мы оба еще больше распалились, что для меня было довольно болезненно по причине помятых ребер. Марта была возбуждена, почувствовала ко мне некоторое уважение; я попытался убедить Бауэров «сесть за рояль» еще раз, чтобы доиграть нашу пьеску в четыре руки до целительной и мирной концовки; Кете отнеслась к этому с энтузиазмом, но Филипп сказал, что ему хватило одного раза. Марта снова рассердилась. Но в конце концов мы опять нашли общий язык; вот только Бауэр так и не смог оправиться от пережитого унижения. Он — по словам Дейч, которая его пользовала, — впал в тяжелую депрессию. Чуть более года спустя у этого психа наступил общий паралич.

Такого я и злейшему врагу не пожелаю, но не могу сказать, что, узнав о случившемся, стал биться головой об стену. Я ведь пытался ему помочь, фактически дал ему carte blanche[19] с Мартой на вечерок-другой. Но он напустил на себя вид ревнивого мужа, а сам вожделел к Марте, хотел затеять с ней тайную связь, даже написал ей письмо с гнусными предложениями, моля ее о любви. Марта благородно отказалась. Но мы — включая и Кете — все же подталкивали его к более справедливой разумной альтернативе, а он, подобно Патроклу, ерничал в своем шатре.^{123} Есть люди, помочь которым просто невозможно.

— Война странным образом подействовала на нас. Да, либидо на некоторое время подскочило. Но потом выровнялось. И после этого опять была только ты.

Ее лицо чуточку смягчается, пальцы держат спицы уже не так судорожно.

— А в последние двадцать лет, — добавляю я, — я не спал ни с кем.