Влад Лиsтьев

Конкурирующий канал РТР вполне празднично представил мэтра в день полувекового юбилея: «Он — один из тех, кто стал первопроходцем и строителем нового ТВ. Те, кто работают с Константином Эрнстом, говорят, что он каким-то образом точно знает, как надо делать рейтинговые передачи и шоу, снимать качественное кино. Почти каждый теле- и кинопроект, к которому он приложил руку — будь то „Старые песни о главном“, „Ночной“ и „Дневной“ дозоры, — становятся событиями в российском медиапространстве. Генеральный продюсер — то, что раньше было должностью, теперь его почетное звание.

— Телевидением я никогда не собирался заниматься и, собственно, иногда удивляюсь, почему занимаюсь им сейчас, — признался в одном из интервью Константин.

Исключительный вкус — то, что не хватало телевидению, — у Эрнста, как говорят, врожденный. В конце 1980-х молодежная редакция, а точнее, ее „Взгляд“, — это самое модное, дерзкое на отечественном телевидении первый увидел сюжет Эрнста об эротике в кино. „Этот далеко пойдет“, — поняли теленачальники, когда в эфире появилась полностью авторская ни на что не похожая часовая программа «Матадор». Рафинированный и эстетствующий человек из интеллигентной семьи с видом знатока и голосом утомленного Печорина как будто уже тогда знал, чего хочет зритель. Думая, что смотрят его такие же интеллигенты, молодой автор получает благодарственные письма от рабочих сталелитейных заводов. Записи «Матадора» студентам факультета журналистики сейчас демонстрируют как безусловный образец качественного телевидения. А ностальгия по тем временам сохранится и у зрителей, и у самих взглядовцев».

Мне сложно говорить про Эрнста, потому что на самом деле мне очень многое нравится из того, что он делает в кино. «Чужая», по мне, так вообще шедевр. «Высоцкий. Спасибо, что живой» и через полвека будут смотреть… Но стоит только начать нахваливать Большого, как отовсюду слышится: «Ню-ню. Ага. Лизнул зачетно». Из-за того, что Константин Львович возглавляет державное телевидение, все его кинопроекты воспринимаются «медийкой» в штыки. А ведь он действительно умеет снимать кино! Больше скажу, только это дело Костя, кажется, и любит по-настоящему. И мечтать о кино начал еще в те времена, когда мы подкалывали его внешним сходством с режиссером Аланом Паркером, намекая, что американец гостил в Москве месяцев за девять до его рождения. Костя, конечно, якобы серчал, говорил, что мы, мол, придурки, но сдается, что ему это сравнение казалось как минимум лестным.

«Маленькая Макаревич» прозвала его Ботаником. В наше время это слово абсолютно не имело нынешней пренебрежительной коннотации и несло только одну смысловую нагрузку — человек занимается наукой. Костин отец, известный биолог Лев Эрнст, академик ВАСХНИЛ, наверное, мечтал, что сын найдет себя именно в этой сфере. Костя закончил биофак в Ленинграде, в двадцать пять лет защитил кандидатскую — словом, удивительно, почему он так и не стал ученым. Ботаник был богемным не только по образу мыслей, но и внешне. Одевался артистично, носил длинные волосы, что часто провоцировало комические ситуации.

Однажды Тельман Гдлян (был такой старший следователь Генпрокуратуры, который вел дело зятя генсека Брежнева, Юрия Чурбанова) назначил мне встречу на Пушкинской площади. Я должен был вернуть ему том уголовного дела, который таскал в рюкзаке с бутылкой портвейна и кассетами с записями T e Doors. Никакого «Макдоналдса» на Пушке еще не было, а был невзрачный скверо-пустырь, где все друг другу забивали стрелки. Я решил, что отдам следаку его талмуд и там же могу встретиться с Эрнстом, чтобы двинуть в гости к Градскому на котлеты. А Ботаник, в свою очередь, позвал с собой братьев Алейниковых. И вот когда Тельман Хоренович увидел Эрнста в компании пары экстравагантных киноноваторов, он, подхватив меня за локоть, отвел в сторону: «Это же хиппарики. Женя, ты же известный советский журналист, ну с кем ты связался?» — «Ну с этими двумя я не знаком, а третий — кандидат наук». Где сейчас Тельман Хоренович, увы, не знаю, а вот где Константин Львович, знают все.

* * *

Наташа Макаревич ошиблась, когда предположила, что общего языка мы с Эрнстом не найдем. Тем же летним вечером Костя предложил: «Я послезавтра лечу в Крым. Едем вместе?» Я был легким на подъем и с готовностью согласился. Так впервые оказался в незабвенном Никитском ботаническом саду, где на территории можжевелового заповедника располагался засекреченный мини-санаторий для гигантов сельскохозяйственной мысли, и, естественно, Костин отец, второй человек в академии, имел возможность переруливать свою вельможную квоту на единственное чадо. Жили мы совершенно по-студенчески — в одном номере, закрепленном за Львом Константиновичем.