Владей миром!

– Слушай, – процедил я, следя за тем, чтобы рот не разевать, – дурацкий у него агрегат. Вряд ли севр часто бывает сыт, если ему для того, чтобы наесться, все время куда-то надо свой хобот вставить. – Сказал, а сам почему-то вспомнил свою недавнюю подростковую гиперсексуальность.

– С чего ты взял? – буркнул из укрытия Кинсли. – Ему достаточно к коже присосаться. Или к глазнице, например. Ни в жисть не отлепишь потом, пока всю жидкость из тебя не высосет.

– Чего?! – Я вжался в укрытие рядом с Кинсли. – Что ж ты раньше не сказал, пока я тут героя из себе разыгрываю?!

Опасаться было чего: кольчуга – в котомке, шлема вовсе нет, руки, ноги обнажены, и мне здорово повезло, что крылатый пылесос не успел присосаться.

– Эх, Кинсли, жаль, ты арбалет не успел прихватить. Шкуру болтом не пробить, а вот глаз фасеточный, может, и получилось бы.

– Ну что, сбегать? – спросил верный оруженосец, как только овод опять взял небольшую паузу и отлетел прочь. – Я успею. Наверное.

– Не надо, – сказал я. – Есть другая мысль.

Пока гад не вернулся, Кинсли помог мне закопаться в песок прямо на входе в наш грот. У меня только глаза и нос остались снаружи, и те в тени скалы не разглядеть. Подобный способ маскировки я видел когда-то в киношке про ниндзя. Они зарывались в песок. Враг проходил по этому песку, ничего не замечая. Но как только ниндзя оказывались за спиной врага, они шустро выскакивали, свистел японский меч – и голова с плеч. Подождав, пока враг пройдет мимо.

На этот раз ждать пришлось дольше, мы даже подумали, что севр все-таки отступился и оставил нас в покое. Нет, гигантский овод все-таки вернулся.

По задумке, карлик должен был из пещеры выглянуть, чтобы приманить севра. Это получилось, но, не увидев меня внутри грота, гигантский овод остановился у входа и стал башкой крутить, высматривая. Пришлось Кинсли кидать в чудище песочными комками, чтобы разозлить и заставить его протиснуться глубже в грот. В конце концов это удалось, и чешуйчатое брюхо нависло прямо надо мной.

Решился я не сразу, ведь если моя затея провалилась бы, второй попытки быть не суждено. Выпростав трясущуюся руку с ножом, я еще какое-то время приглядывался, прислушивался, готовый, чуть что, опять ее спрятать и прикинуться ветошью…

По преданиям, карате зародилось на японском острове Окинава. В деревню приходили вооруженные самураи сёгуна и отбирали у крестьян последнее – в качестве налога. Оружия нет, доспехов купить не на что, что делать крестьянину? Драться. А как драться безоружному против защищенного воина? Только очень искусно. Да так, чтобы с одного удара могучий самурай в доспехах рухнул бы на землю и больше не встал. Потому как второй попытки у каратиста не будет. На этом и построена философия карате. Голливудские фильмы, в которых носители черных поясов молотят друг друга по голове на протяжении получаса, а потом, промокнув салфеткой разбитую губу, идут совершать новые подвиги, – издевательство. Это имеет отношения к карате не больше, чем Бэтмен к мыши. И вот теперь мне предстояло проникнуться духом карате и разить единожды, но наповал. С полным напряжением в момент удара, которое в карате называется «кимэ». Но одно дело – знать историю, слушать сэнсэя, биться на татами в окружении судей, друзей и докторов, и совсем другое – набраться решимости в момент выбора жизни и смерти.

В общем, остановился я, только когда по всей длине пропорол брюхо севра, и на меня отрезвляюще посыпались зеленые кишки. Ох и мерзость! Лучше бы мне медведь на голову навалил. Кишки рухнули и перекрыли мне воздух. Едва только я нашел щель в этой слизи и пакости, как для меня и вовсе ночь настала. Вонючая, склизкая, беспросветная ночь. Это тело умирающего севра рухнуло на меня, погребая в своих внутренностях. В тот момент акушер пригодился бы мне – я, в отличие от Кинсли, был не способен полдня не дышать. Но карлик, конечно, сдвинуть тушу с меня не мог, пришлось самому выбираться.

– Этот подвиг я посвящаю тебе, Бильбо Бэггинс, – хрипел я, выбираясь на свет. – Твоя победа над… тьфу… паучихой в пещере… надоумила меня… идиота.

Как абстракционисты человека изображают на картинах? Сборище цветных пятен, среди которых можно глаз разглядеть или рот. А можно и не разглядеть. И у меня подозрение, что именно так я в тот момент и выглядел – как с картин сошел. Весь в цветастой мерзости, из которой с трудом проглядывали отдельные части моего тела.

Благо море было рядом, и я, после долгого, кропотливого мытья, смог вернуться из абстракции в реальность. А вот лезвие Кровного Убийцы так и осталось зеленым – цвета севровой крови.

Отдохнув и собравшись, мы двинулись дальше. На этот раз я кольчугу надел – будь я и раньше в ней, не болели бы до сих пор бока от бартайловских ударов. Да и с севром было бы поспокойнее.