Владигор. Князь-призрак

Опричники бросали им горстями мелочь, и, пока нищие выковыривали монетки из дорожной глины, доставали из-за обшлагов берестяные свитки, исписанные с обеих сторон. Пробежав глазами по темным столбикам имен, кличек и примет, опричники всматривались в лбы, уши, ноздри ползающих перед ними «несчастных» и, заметив на чьей-либо личности необходимый опознавательный знак, хватали калеку под руки, выдергивали его из общей кучи и довольно бесцеремонно закидывали в объемистое нутро рыдвана. Остальные тут же бросали поиски монеток, со стонами воздевали над нечесаными головами свои искалеченные члены, но, услышав в ответ беспрекословное «довольно!», поспешно поднимали из грязи шапки, запихивали подобранные монетки за щеки и, пока опричники снова усаживались на передок, успевали отползти от рыдвана и занять свои места на кабацкой паперти.

К вечеру, когда оси и спицы начинали трещать под тяжестью подобранных под заборами счастливцев, опричники закидывали доски внутрь рыдвана, извлекали из-за широких сапожных голенищ фляги с ромом и приказывали кучеру сворачивать к княжескому дворцу. К этому времени на улицах Стольного Города уже темнело, и, чтобы волы не тыкались мордами и концами оглобель в заборы, опричники по костлявым крестцам перебирались на спины первой пары, зажигали смолистые факелы и втыкали их в железные гнезда, укрепленные на конце каждой оглобли.

Факелы шипели, бросая во тьму бесследно исчезающие блики, волы истошно ревели, пытаясь стряхнуть с ресниц и ушей капли кипящей смолы, пьяные опричники орали непристойные куплеты, а когда кончик кучерского кнута случайно доставал кого-нибудь из них, тот со страшной руганью хватался за рукоятку кинжала и грозил по прибытии на место перерезать вознице глотку. Его напарник со смеху чуть не падал с вола, но все же перехватывал ретивую руку своего товарища до того, как клинок успевал выскочить из ножен. И только уставшие за день калеки сидели тихо, выставив из прорех рыдвана свои увечные конечности и окованные железом подпорки, зачастую служившие не столько подспорьем при передвижении, сколько оружием, способным пригвоздить к бревенчатой стене неосторожного обидчика.

За городскую стену рыдван выезжал уже в полной темноте, когда опричники были уже до такой степени пьяны, что не ощущали щелчков кучерского кнута. Наконец рыдван подъезжал к воротам низкого, выложенного из тесаных гранитных валунов сарая, из-под гнилой соломенной крыши которого пробивались бледные пятна света. Когда дышло упиралось в дощатую створку, ворота со страшным грохотом падали внутрь помещения, а нищие в рыдване поднимали радостный разноголосый гвалт.

Впрочем, те, кто попадал в рыдван впервые, а таких была примерно треть, хоть и орали вместе с остальными, но делали это скорее потому, что за недолгое время уличного и площадного нищенства успели выработать в себе «инстинкт толпы», неизбежно подавляющий тонкое индивидуальное чувство в пользу грубой коллективной эмоции. Правда, по дороге к сараю некоторые из новичков делали робкие попытки расспросить ветеранов о своей будущей участи, но те либо отвечали грубостью, либо прикидывались совершеннейшими идиотами, чьи мечты не простирались дальше гороховой похлебки, сваренной на бульоне из копченых костей.

И потому, когда вслед за грохотом упавших ворот из каменного нутра вырывались пьянящие ароматы цветочных эфиров и слышался тихий перезвон медных колокольцев, новички настораживались, а некоторые даже пытались выбраться через прорехи в стенках рыдвана и затаиться в придорожной канаве на то время, пока остальные не скроются за воротами и рыдван с опричниками не исчезнет в ночной тьме. Однако опричники, прибыв на место, внезапно трезвели, хватали свои факелы, соскакивали с передка, вооружались длинными баграми, откидывали задний борт рыдвана и, запуская крючья в человечье месиво, начинали довольно бесцеремонно сдергивать калек на землю. Те падали, ругались, размахивали коваными костыликами, но под ударами багров все же ползли в сторону слабо освещенного входа в здание.

Как только все калеки переваливали через высокий порог и оказывались под ветхими соломенными сводами, из сумеречных глубин сарая появлялись высокие фигуры в серых складчатых балахонах, перепоясанных грубыми веревками. Они принимали из рук опричников берестяные свитки и начинали сверять приметы, освещая притихших калек ярким белым светом ограненных камней, вставленных в широкие золотые обручи, которыми были схвачены легкие серебристые волосы встречающих.

Случалось, что приметы не вполне совпадали, и тогда опричники оттаскивали калеку к замшелой гранитной стене и, действуя раскаленными в огне факелов клинками, доводили внешность несчастного до требуемых стандартов. Тот истошно орал от боли, но мелодичный перезвон колокольцев перекрывал его вопли, а эфирные ароматы вскоре погружали прибывших в состояние легкой полудремы, когда предметы сливаются в калейдоскоп цветных пятен.