Владигор. Князь-призрак

Дорогое следствие отличалось от дешевого не столько методами, сколько результатом. Чиновники городского сыска (все случаи сомнительных смертей расследовало исключительно это ведомство) перекрестно допрашивали очевидцев, дворцовый врач кормил специально отловленных крыс кусочками печени покойника, и, если хоть одна из этих прожорливых тварей дохла, гадания на пепле, крови и петушином крике не только окончательно подтверждали версию отравления, но и указывали имя отравителя.

В подобных случаях обвинительный перст никогда не указывал на обитателей ветхих бедняцких хижин, но, покружив над списком знатных вельмож, состоятельных купцов и цеховиков, падал на имя жертвы, подобно коршуну, высмотревшему в колючей стерне бурую спинку полевой мыши.

Обвиняемого доставляли во дворец, предъявляли крючок и дохлую крысу и заставляли съесть кусок протухшей человеческой печени. Если преступник отказывался от этой принудительной трапезы, его вздергивали на дыбу, после чего он под диктовку чиновника наговаривал на себя такое, что когда народ собирался вокруг плахи или высокой кучи хвороста, то, от стихийного побивания камнями приговоренного спасал лишь молниеносный удар топора или факел, воткнутый в просмоленную солому.

Но бывало и так, что казнь сопровождалась глухим, недовольным ропотом толпы, по ее окончании народ угрюмо стягивал с голов шапки и молча исчезал в кривых переулках.

Через час после казни отрубленную голову или обугленные останки скелета втыкали на шест и провозили по сумеречным улицам, швыряя поминальную горсть золота на крыльцо каждого кабака. Нищие смотрели на эти деньги как на свою законную добычу и, чуть не на лету расхватав монеты, скатывались внутрь заведения, где уже шли приглушенные разговоры о свершившемся. Вскоре дармовое вино развязывало неповоротливые от страха языки, и тогда из отдельных слов и фраз чуткое ухо могло уловить более внятную версию, нежели та, которую представил с эшафота городской глашатай.

Правда, никто из недовольных не представлял убедительных доказательств невиновности казненного, но самый дух сомнения, витавший под низкими закопчеными сводами заведения, невольно наводил на мысли о некоем заговоре с утвержденным сценарием и заранее определенными жертвами.

При этом народная молва не только отчетливо отделяла казненных от их мнимых жертв, но и объединяла отравленных в некое сообщество. Пасть от ядовитого острия (ходили упорные слухи о следах игольчатых уколов на телах погибших) мог как вечный бродяга книжник, прибывший в Стольный Город с купеческим караваном, так и белокурый северный наемник, стремящийся во дворец, чтобы продать князю свой тяжелый двуручный меч и бешеную ярость, с которой он мог крушить борта и мачты ладей и срывать клочья шкуры с пробегающего быка. Составляя все эти случаи в единую цепочку, даже самый недалекий обыватель видел, что всякая сколько-нибудь выдающаяся личность либо не задерживалась в Стольном Городе, либо очень быстро обретала в нем свое последнее упокоение. Но связать эти внезапные смерти с убогими калеками, издавна месившими грязь на улочках Стольного Города, а тем более усмотреть начальное звено в серой собачьей шерстинке, бог весть где приставшей к рукаву или штанине, мог лишь выдающийся ум, да и то после долгого и пристального наблюдения за предполагаемой жертвой безжалостных убийц.

Глава четвертая

Князь Владигор не любил, когда его хватали за полы кафтана или внезапно брали сзади за плечо. В первом случае он одергивал одежду и стряхивал назойливую руку, а во втором чуть приседал и, перехватив чужое запястье, резко скручивал его посолонь, отчего противник перегибался в пояснице и утыкался лицом в собственные колени. Когда бледный, изможденный нищий, сидевший под ветхим зонтом на выходе из княжеского двора, вдруг запричитал у самых ног Владигора и, выпустив свой зонт, протянул к нему сморщенные ладони, князь отступил в сторону и бросил попрошайке золотой.

Нищий визгливо захихикал, поймал монету в сложенные ковшиком ладони и пополз за князем, выставляя перед собой ручку зонта с ворсистым пучком шерсти вокруг набалдашника. Ракел, вышедший из ворот следом за Владигором, схватил наглеца за ворот вытертого клочковатого тулупчика, но гнилые нитки треснули, оставив ворот в кулаке Ракела, а нищий, резко упав вперед, набросил серую неприметную шерстинку на узелок обмотки под коленом князя.