Ерыга повторил жест, а когда и это не подействовало, стянул с головы шапку и решительно рванул ворот бархатного кафтана. Стражи, однако, вместо того, чтобы почтительно скрыться за коврами и даже, быть может, задуть половину горящих лучин, выступили на два шага вперед и скрестили перед пляшущей дивой короткие копья с широкими плоскими наконечниками.
Опричник опешил и со злости так дернул воротник, что камзол распахнулся на полы и по доскам каморки крупной дробью застучали золотые пуговицы.
— Иди! Иди ко мне! — захрипел он, брызгая слюной и вытягивая перед собой растопыренную пятерню.
— Спешу! — на ломаном синегорском пропела красавица, срывая с вишневого соска горсть камешков и бросая их Ерыге.
— Гы! Гы!.. — заржал старый опричник и шагнул вперед, не обращая внимания на наконечники копий, нацеленные в его толстый, увитый золотыми цепями живот.
— Уо-хо-хо! — тонко взвизгнула красавица, обнажив второй сосок и осыпав Ерыгу градом круглых серебристых бусин.
Градины раскатились по половицам, и когда Ерыга взглянул вниз, ему показалось, что он висит вниз головой, а подошвы его сапог намертво прилипли к звездному небу. Он шагнул к танцовщице, но, наступив на созвездие Бегущих Псов, качнулся, поехал вперед и упал в ноги стражников, тут же копьями крест-накрест придавивших к полу его голову. Ерыга дернулся, захрипел, ухватился руками за широкие наконечники, но лишь разрезал ладони об их острые края.
— Соберешь с пола все до единого зернышка и покажешь своему хозяину! — услышал он над самым ухом повелительный шепот.
Вслед за этим послышался треск разрываемых нитей, и голову Ерыги вновь осыпал звездный град, обнаживший, как он понял, самое потаенное место ее трепетной плоти. Но узреть это вожделенное место ему так и не довелось. Вслед за затихающим треском бусин по половицам легко прошуршали удаляющиеся босые ступни, после чего рогатка на шее опричника ослабла и две сильные руки рывком поставили его на ноги.
Ерыга поднял голову и увидел перед собой Урсула.
— Зелен виноград, — ухмыльнулся купец. — Собирай, скотина!
— Да я тебя!.. — Ерыга взмахнул шестопером, но стражник, предупредив удар, ткнул древком копья в запястье опричника.
— Кто кого, — загадочно пробормотал Урсул, на лету подхватив выпавший из его руки шестопер. — Собирай, скотина!
— Ладно, твоя взяла! — прохрипел Ерыга, с ненавистью глядя в морщинистое жидкобородое личико.
— Моя! Моя! — радостно закивал Урсул. — Собирай, скотина!
Ерыга оглянулся и, увидев за спиной два выставленных копейных острия, опустился на колени и стал медленно подгребать к себе звездный бисер. Когда он закончил, Урсул предупредительно расправил перед ним устье кожаного мешочка, и Ерыга высыпал в его темное нутро две полных горсти сверкающих горошин.
— Умница! — пробормотал купец, когда опричник поднялся с колен. — А теперь отнеси это своему хозяину!
Он опустил мешочек в подставленную ладонь Ерыги, и опричник попятился к двери, высоко поднимая ноги, чтобы не зацепиться о порожек.
Десняк выслушал его сбивчивый рассказ, разворачивая в руках куски шелка и пристально рассматривая их. Вытканные на них узоры — райские птицы, переливчатые лепестки цветов, белые вершины гор и бирюзовые разливы озер — были хорошо известны Десняку по прежним приношениям, но его взгляд искал в переплетениях линий то, чего не мог заметить ни Ерыга, ни купец, выбравший из своих тюков лишь те куски, которые были помечены значком хана: золотой волчьей головкой на кроваво-красном фоне.
Значок как бы говорил Десняку: твой и мой народ одной крови, но если ваш предок родился от женщины и волка, то мой — от волчицы и мальчика, которому враги отрубили руки и ноги и бросили в болото умирать. Мальчик выжил и покрыл волчицу, и в положенный срок она ощенилась десятью богатырями, которые дали начало десяти родам. История этих родов была записана кисточкой и тушью на кусках шелка, хранившихся в одном из многих сундуков с редкостями, до которых Десняк был большой охотник.
Но образцы ткани, принесенные Ерыгой, не представляли собой ничего особенного: шелк как шелк, узоры как узоры, — одежда из таких материй украшает женщину и приятно холодит тело после жаркой бани. И лишь на кусках, помеченных волчьей головой, наметанный глаз Десняка разглядел в тонких переплетениях рисунка прочерченные пунктиром караванные пути, зеленые сгустки оазисов и темный крап кочевых кибиток, ползущих по степи следом за конскими табунами.