Владигор. Князь-призрак

— Яд, князь, — холодно усмехнулся Урсул. — Скажи спасибо этому костолому, а то предстал бы ты уже перед праотцами. — И он кивнул на Ракела, который поднял с полу стилет и, повернувшись к свету, внимательно разглядывал узор на его рукоятке. Высмотрев, по-видимому, нечто существенное, бывший наемник перевел глаза на нищего и, увидев, что тот уже заходится в предсмертных судорогах, удовлетворенно покачал головой.

— Мизандары! — пробормотал он. — И сюда пролезли, сволочи!

Владигор тем временем успел извлечь из складок тулупа огниво, высечь сноп искр и раздуть лохматый конец просмоленного пенькового трута, который отыскался в кармане по соседству с огнивом. Но прежде, чем прижечь ранку, князь припал к груди калеки и, отсосав кровь, сплюнул в сторону темный сгусток.

— Оставь, князь! Собаке собачья смерть! — крикнул Ракел, когда Владигор поднес дымящийся багровый трут к бледному надрезу.

— Чай, не собака, — пробормотал Владигор, продолжая хлопотать над нищим, — да и собаку жалко, тоже живая тварь, тоже жить хочет!

— Так потому и брось его, князь! — воскликнул Ракел. — Он из мизандаров! Они ненавидят все живое!

— Не слушай его, князь! Брешет он, все брешет! — оживился калека.

Действия Владигора, по-видимому, принесли ему некоторое облегчение: стоны смолкли, судороги утихли, и даже пена, выступившая по углам рта, исчезла в чаще бороды. Но на этом процесс остановился и, вопреки всем усилиям князя, пошел вспять: глаза бедняги подернулись молочной пленкой, руки стали вдруг быстро и беспорядочно шарить по груди и животу и в конце концов упали и одеревенело вытянулись вдоль тела.

— Отмучился, бедняга! — вздохнул Владигор, прикрывая остекленевшие глаза нищего вывороченными красными веками.

— О себе подумай, князь! — угрюмо буркнул Берсень.

С момента, когда Урсул опрокинул стол, все потекло так стремительно, что к тому времени, когда неудачливый убийца испустил последний вздох, старый тысяцкий едва успел выбраться из-за столешницы и взобраться на скамью.

— Я думаю, — сказал князь, поглядев на аметист, испускавший ровный голубой свет.

Кто-то тронул Владигора за локоть. Князь повернул голову и увидел длинного полового, державшего перед собой глиняный кувшин с широким горлом и желтое льняное полотенце, окантованное по всему краю вышитой черной елочкой. Из-под локтя верзилы выглядывал его коротышка-напарник с медным тазом в руках. Коротышка беспрестанно вертел головой, стараясь заглянуть Владигору в лицо, а когда ему это удалось, тут же выдернул из-за уха длинное гусиное перо и протянул его князю.

— Ну, давай! Живо! — строго крикнул он, тыча пером в лицо Владигора и приставляя к его груди край таза. — Хватит нам на вечер одного жмурика, второго не заказывали!

— Не понял, — сказал князь, отбрасывая от себя его руку.

— Не тяни, дурила! — угрожающе прогудел над его ухом низкий бас долговязого. — Кидай харч в посуду, а то загнешься!

— Коня кинешь! Дуба врежешь! — поддакивал коротышка.

— С чего мне харчи кидать? — усмехнулся Владигор. — Сутки маковой росинки во рту не держал…

— Брюхо к спине прилипло! — подхватил Ракел.

— Накормили бы сперва, обормоты, — проворчал в бороду Берсепь, — а то сразу: «Харч! харч!».

— Заткнись, вша! — резко прикрикнул на него коротышка. — Жди, когда спросят!

— Да мы весь вечер ждем, когда спросят, — сказал Владигор, сворачивая край таза в узкую, как камышинка, трубочку.

— Эй, ты! Кончай посуду портить! — забеспокоился долговязый, глядя, как пальцы князя без всякого видимого напряжения скручивают помятый тазик.

— Какая же это посуда? — сказал князь, когда таз обратился в некое подобие короткой медной дубинки. — Из такой разве что свиней кормить.

— А чем ты лучше свиньи, оборванец? — подступил к нему коротышка. — Убил, понимаешь, калеку убогого и куражится!

— Я?! — опешил Владигор.

— А кто же? — степенно спросил долговязый, указывая грязным пальцем на труп и обращая к окружающим длинное костлявое лицо. — Человек сольцы щепотку попросил, а он его чирк ножичком — и готово!

— За сольцу?! За щепоточку?! Да он таким манером всех порешит, душегуб проклятый! — вразнобой загудели возмущенные голоса.

Когда шум достиг высшей точки, над кабацкой толпой вдруг возвысился плечистый гигант в пестрой повязке вокруг плоской щетинистой макушки.

— Режь меня первого! Губи без возврата! — заревел он, небрежно расталкивая в стороны орущих гуляк и надвигаясь на князя.

Почуяв забаву, гуляки мгновенно затихли, а некоторые даже повскакивали со своих мест и не только растащили в стороны столы и скамьи, но и взгромоздили их друг на друга, образовав вдоль стен некое подобие трибун. Пока они возились, половые быстренько уволокли труп калеки, подмели пол и воткнули в гнезда на стене два смоляных факела, осветивших освобожденное пространство тусклым колеблющимся светом.

— Князь, голубчик, дай я его урою! — прошептал Ракел, когда гигант переступил через последнюю скамью, сорвал с себя куртку из бычьей кожи и стал степенно прогуливаться взад-вперед перед зрителями, поигрывая мышцами обнаженного торса.

— Боишься, что не справлюсь? — усмехнулся Владигор.