Владимир

Но все было не так, как раньше… Когда князь Владимир подошел к столу, чтобы опуститься в свое кресло, а сыновья И дочь хотели сесть на скамьи, тотчас стало видно, что одно кресло рядом с местом князя не занято – это было место княгини Рогнеды.

Конечно, в этом был виноват князь Владимир – следовало предупредить ключницу и незаметно убрать кресло, но сейчас было уже поздно что-то делать.

– Давайте есть, – стараясь скрыть волнение, промолвил князь Владимир.

Все уселись за стол и молча принялись за еду, однако никому пища не шла в горло. Холодно, сумрачно было в трапезной, холод и пустота охватили их души, князь Владимир чувствовал на себе взгляды детей, удивленными, испуганными глазами смотрела на него и ключница Амма…

Князь Владимир знал, что так и должно было случиться – жить им по-прежнему невозможно. Знал и то, что всем будет больно, горько, страшно…

Но все оказалось еще страшней, особенно ужасным казалось царившее в трапезной молчание. Безмолвствовал князь, помалкивали дети, ключница Амма вышла из трапезной так тихо, что никто и не услышал ее шагов.

– Дети мои, – промолвил князь Владимир, когда завтрак кончился, и не узнал собственного голоса. – Я думал… хотел вам сказать, что жена моя, а ваша мать, ушла отсюда навсегда…

Глаза детей тревожно уставились на него, конечно, до них дошла молва о том, что произошло, но они ждали, хотели знать, что же скажет им отец.

– Мы с княгиней Рогнедой разлучились, – продолжал князь, – ибо я, победив ромеев, потребовал у них, зная их лукавство и хитрость, венец василевса и руку царевны Анны – сестры василевса… Ныне на меня возложен венец, и я взял в жены царевну Анну…

Он рассказал все о себе и Рогнеде, и каждое его слово было искренне, честно, правдиво, но вдруг оборвал речь, что-то сдавило ему горло, и какое-то время князь Владимир, закрыв глаза, молчал, словно собирался с мыслями.

– Я не хотел оскорбить и ничем не оскорбил вашу мать, княгиню Рогнеду, – хрипло продолжал он, – когда мы расставались, я предлагал ей земли, города какие хочет, но она отказалась от всего. Ныне ночью, приняв христианство, она постриглась в монахини и наречена Анастасией, никогда уже не вернется она сюда, на Гору, а будет, как монахиня, жить в обители Предславиной…

Дети молчали. Из скупых слов отца-князя явствовало, что дороги его и матери Рогнеды разошлись, они теперь друг другу чужие, но как быть им, когда у них один отец и одна мать?

– Вот я все вам и сказал, – тихо закончил князь. – Русь победила Византию, я был князем, ныне стал василевсом наравне с императором ромеев и германцев, я христианин, скоро окрещу Русь. Вас, дети мои, тоже прошу креститься вместе со всеми…

Однако все это было не то, что он хотел сказать, но он не мог говорить о своем горе, своих муках. Дети склонили головы, – они уже не смотрели на отца, ужас случившегося неумолимо и грозно вставал перед ними.

– И еще прошу вас, дети мои, – каким-то умоляющим голосом промолвил он, – когда в Киев прибудет из города Константинополя сестра императора ромеев, моя жена Анна, уважайте ее, хотя бы как царицу… Прошу вас об этом!

И в этот же миг в трапезной прозвучал тихий, но страшный стон – это, склонив голову на руки, зарыдала Предслава, она вспомнила прошлую ночь, залитое слезами лицо матери. Все, что казалось ей тогда сном, – был не сон, это плакала и где-то плачет до сих пор их мать Рогнеда, а здесь, в трапезной, рыдала, стонала, надрывалась ее любимая родная дочь.

– Молчи, Предслава! – оборвал этот стон-плач князь Владимир. – Я все вам сказал, дети мои. Не судите, не кляните, трудно вам, еще труднее мне, но ничего, ничего уже не могу изменить.

Он быстро направился к двери – там ждали его мужи, ждала Русь!

5

Светает. В Золотой палате еще горят светильники с медвежьим жиром и восковые свечи, но сквозь узкие окна уже врываются розовые лучи зари, дневной и ночной свет, смешиваясь, отчетливо очерчивает деревянный сруб палаты, доспехи покойных князей, людей, стоящих у стен, в углах и посреди палаты.

В это утро никто не садится. Все стоят, переступают с ноги на ногу, переходят с места на место, перешептываются, оживленно разговаривают – бояре, воеводы, мужи; забившись в угол, испуганно высматривает оттуда главный волхв Перуна Вихтуй.

– Идет князь! Князь идет! – пронеслось внезапно по палате. – Тише, тише, князь Владимир.

Князь Владимир появляется в переходах, переступает порог палаты, выходит на помост – он один, без жены, в обычном темном платне, усталый и очень бледный, видно, чем-то расстроен, встревожен либо опечален.

Но длится это мгновение. Остановившись на помосте, он устремляет взор в глубь палаты, видит перед собой множество людей, сотни огней, блестящие доспехи, розовый рассвет в окнах.

– Челом князю Владимиру… Кланяемся тебе, – внезапно заполняет палату множество голосов.

– Слава василевсу Владимиру!

Он поднимает руку – и тотчас все утихает. Снаружи вливается дневной свет; вещи, люди видны все отчетливей, тени уходят все глубже.

– День вам добрый, мужи, бояре, воеводы мои, – говорит Владимир. – Вот мы и снова свиделись…