Владимир Чигринцев

— Зайдем? — с просящей интонацией прошептал он.

— О’кей, пошли, почему бы и нет? — Воля толкнул дверь.

Ларри оглядел горку телевизоров, ткнул пальцем в портативный корейский «Голд стар».

— Вы принимаете карточки «Америкен экспресс»?

— Конечно. — Продавщица вытащила из-под прилавка коробку. — Триста двадцать долларов.

— Отлично, я беру. — Ларри протянул ей карточку.

— Постой, ты спятил, зачем тебе? — завопил Воля.

— Потом, потом… — От волнения руки Ларри тряслись.

Девушка быстро прокатила карточку в аппарате.

— Спасибо! — Ларри схватил коробку, протянул ее Воле: — Возьми, я прошу, на память, надо, это надо, Воля.

Воля посмотрел в его глаза и так, с коробкой вместе, большого и смущенного, обнял и крепко поцеловал.

— Эх ты, Америка, спасибо, Лариоша!

Тот задохнулся от радости. Лед был сломлен, настроение переменилось в момент — они захохотали и в обнимку, вдвоем держа коробку перед собой, вышли из магазинчика, сопровождаемые счастливыми улыбками продавщиц.

Ольга и Татьяна сперва не поняли, но через минуту и им передалось нервное веселье, счастье минуты, после которой хоть потоп, и они уже смеялись, особенно когда Воля пропел: «Раз Америка России подарила пароход. Две трубы, колеса сбоку и ужасно тихий ход!»

И смеялись, провожались, обнимались бесконечно, Ольга и Ларри плакали, но уже не тяжкой грустью, а как после покаяния, сладкой печалью сердца. Воля махал руками, смешно подпрыгивал, до тех пор пока они не скрылись из виду за стеклянной дверью.

Тогда только он обернулся к Татьяне. Та была взволнована, печальна, но, слава Богу, не угрюма.

— Нищие, между прочим, тоже в ответе за богатых, — глубокомысленно изрек Чигринцев.

— Дураки, какие вы дураки, мужчины, — сказала она ласково и потянула Волю к выходу.

12

Первое, что сделала Татьяна по возвращении домой, позвонила в больницу. Разговаривала с самим Цимбалиным. «Мочеполовой ас», кажется, ничего не скрывал, говорил как есть.

— Папе лучше, он очнулся! — сияя закричала Татьяна, бросая трубку. — Воля, Цимбалин считает, что папу вытянут. То есть как они всегда: сто процентов мы дать не можем, больной тяжелый, но… — Она ликовала. — Очнулся, и теперь дело идет на поправку.

Воля облегченно вздохнул:

— Пей, вольница, гуляй, веселись?

— Нет, нет, но Цимбалин почти уверен, что папа выкарабкается. Мы особенно должны быть благодарны доктору Самвеляну, реаниматору, он от него ни на шаг не отходил. Это тот чернющий! Благодарна? Да я его озолочу!

— На то и намекалось, — заметил Чигринцев презрительно.

— А что? Почему нет? Во-первых, мы с Цимбалиным откровенно договорились, что все будет оплачено; во-вторых, часть отделения — коммерческая, само собой я куплю папе отдельную палату, и в-третьих — врачи во всем мире получают хорошие денежки, и только у нас…

— Только у нас они всегда получали отличные денежки, — перебил ее Чигринцев, — не все, конечно, но профессор Цимбалин никогда не страдал от бедности. Павел Сергеевич вечно ему конвертик в халат совал после консультаций.

— Воля, на жизни не экономят! — решительно заявила Татьяна и умчалась в свою комнату. Вернулась она преображенная: в вечернем черного бархата платье, в туфлях на высоком каблуке. Отцовское колье облегало шею.

— Лилея! — вздохнул Чигринцев. — Что тебе взбрело в голову?

Татьяна посмотрела с влекущим кокетством, чуть раскосыми, красивого дербетевского разреза глазами. Расправив плечи, продефилировала на середину кухни, слегка коснулась рукой стола и, глядя в окно, понимая, что Чигринцев неотступно следит за ней, эффектно произнесла:

— Александр Сергеевич дает добрый совет: «Давайте пить и веселиться, давайте жизнию играть!» Хочешь шампанского?

— Мерси, богиня, я от вида вашего одного пьян немало, — откликнулся Воля.

— Тогда у старости отымем все, что отымется у ней, — прошептала Татьяна. — Я все знаю, — добавила серьезно, — не гляди так, я не буду реветь. Никогда раньше не жила одна… папа вернется, я знаю. Знаю, что рак неизлечим, но не хочу сейчас думать об этом. У меня к тебе просьба: расстегни, пожалуйста, колье, — она повернулась спиной, — там такой гвоздик хитрый.

Пришлось повозиться — замок был простой, но очень тугой, добротный. Татьяна терпеливо ждала. Наконец цепь неограненных рубинов распалась, Татьяна растянула ее на кухонной скатерти.

— Пять рубиновых кабошонов в тяжелом серебре — центральный большой, далее уменьшаются. Сколько дадут, как думаешь?

— Хочешь продать? — Чигринцев с интересом смотрел на нее. — Профукаешь, а потом?