Владимир Корнилов; “Демобилизация”; Роман

— А почему на этой монтажнице не женитесь? Глядите, Курчев, прозеваете. Инженер свое ухажерство прочно поставил, на все четыре колеса, — улыбнулся комполка собственной шутке. — Девчонка красивая. Жалко, если отобьет.

— От судьбы не уйдешь, — отмахнулся Борис, вовсе не удивленный осведомленностью Ращупкина. В полку, как на футбольном поле, все видно. Командир полка не жаловал унылого инженера Забродина, а с тех пор, как тот купил «Победу», ращупкинская неприязнь еще усилилась. Личный транспорт, с одной стороны, как бы раскрепощал офицера, с другой, отвлекал от служебных обязанностей и, с третьей, заражал других лейтенантов духом приобретательства. Уже около десятка офицеров, в том числе и сквалыга Волхов, смотались в Москву на Перов рынок, где по воскресеньям записывали в очередь на автомобили.

— Кто-нибудь еще есть? — спросил Ращупкин, вспомнив спрятанную под подушку открытку с размашистым женским почерком,

— Ага, — соврал Курчев.

— Значит, в Москве женитесь?

— Если отпустите…

— Да я вас дня лишнего не задержу. Только помните — никто вас сюда не звал. Сами напросились.

— Ошибка молодости, — вздохнул Курчев.

— Хорошо, если последняя… Значит, план у вас — в аспирантуру. На шестьсот рублей в месяц? Три года. Нет, не три, в три никто не укладывается. В тридцать лет станете кандидатом наук с окладом нашего техника-лейтенанта. Так?

— Похоже.

— Когда ж жениться?

— Параллельно.

— Невеста красивая? Карточки нет? — спросил Ращупкин, будто не командовал полком, а все еще был желторотым курсантом.

— Нету, — улыбнулся Курчев. — Я не люблю, когда засматривают.

— И сюда не привезете?

— Нет, — покачал головой лейтенант.

— Он Вальки боится. Она купоросом окатить может, — подал голос Федька.

— Бросьте, Павлов, — осадил Ращупкин, все еще надеясь на серьезный разговор. — Значит, в примаки пойдете?

— Там разберусь, — отмахнулся Борис.

«Скоро Журавль смоется», — думал он.
Но чего-то Ращупкину надо было, потому что сиднем сидел и не уходил. И Курчев с нетерпением ждал возвращения преферансистов, которые повезли солдат в районный центр на кинокартину.
Действительно, как только Секачёв с Моревым ввалились в комнату, Ращупкин поднялся, пожелал Курчеву быстрого выздоровления и, сгибаясь, вышел.

— Чего заходил? — напуская сердитую важность, спросил маленький Секачёв.

— А ер его знает, — отозвался Федька.

Курчев достал из-под подушки открытку, перечел ее дважды и стал писать в тетради ответ. Но лежа писать было неудобно, выходило неразборчиво, да и что писать он толком не знал. «Еще ангиной заражу», — подумал и захлопнул тетрадь.

— Чего печку проморгал? — накинулся между тем на Павлова Морев. — Затухла, мать ее и твою…

— На, разожги, — открыл Борис тумбочку и достал третий экземпляр «фурштадтского солдата». — Тьфу ты, — удивился, — тощий. Вы что, на пульку употребляли?

Не хватало многих листов.

— Давай, давай, не жмись, раз очухался, — усмехнулся Морев.

— Берешь, так на место клади! — напустился вдруг Борис на Павлова. Его разозлило, что в тумбочку лазили без спросу.

— Я назад положил, — обиделся Федька.

— Так ты, что ли? — покосился Борис на Морева.

— Дерьма не видел? Вон у меня «Звездочки» навалом. Да не расстраивайся. Кто-нибудь взял на двор сходить.

— Сволочи, — нехорошо усмехнулся Борис. — Чертите!..

15

На другой день после свидания с Сеничкиным Инга в библиотеку не пошла. Выпив знаменитого кофе, она вернулась к себе в комнату и открыла курчевскую машинку.

— Чья техника? — спросила дотошная Вава.

— Я уже отвечала тебе: технического лейтенанта, — стараясь не раздражаться, медленно выговорила Инга. Она печатала на машинке не больше пяти раз в жизни и дело у нее не слишком ладилось.

— Того, который про роль личности?..

— Именно, тетя, именно…

Престарелая родственница вздела очки и принялась штудировать это самое сочинение.

— Он не очень грамотен. Я насчитала три ошибки, — проворчала через четверть часа.

— Наверно, опечатки, — оторвалась от машинки Инга.

— Нет, именно ошибки, и не спорь. Я бы подобных личностей к аспирантуре не подпускала.

— Не волнуйся. Он туда не собирается.

— Как? — взметнулась тетка Вава. — Он похоронит себя в армии?

— Не знаю. Ему, кажется, всего двадцать шесть лет.