Владимир Ковалевский: трагедия нигилиста

В конце июля 1874 года Софье Васильевне прислали из Геттингена торжественный, золотым тиснением исполненный докторский диплом, а Вейерштрасс преподнес черный бархатный футляр, куда диплом и уложили, бережно свернув «в трубочку».

Теперь два доктора иностранных университетов могли возвращаться на родину.

Часть третья Растрата

Глава тринадцатая «Роковое стечение обстоятельств»

1

Остаток лета, к большой радости непоправимо стареющих родителей Софы, Ковалевские и приехавшие следом за ними Жаклары провели в Палибине.

Погода стояла отменная, даже в сентябре было жарко как в июле, можно было купаться, можно было всем обществом выезжать в лес, устраивать веселые пикники. Владимир Онуфриевич сдружился с Федей, младшим братом жены, которого оставил маленьким мальчиком, а теперь застал взрослым девятнадцатилетним юношей, каким был сам, когда окончил Училище правоведения.

Смуглый, круглолицый, с веселыми темными глазами, Федя как две капли воды был похож на Софу и уже одним этим расположил к себе Владимира Онуфриевича, который нашел его «очень милым, талантливым и хорошим молодым человеком». Правда, он, как и сестра, страстно увлекался математикой, так что Владимир в их обществе чувствовал себя «in der Klemme»49. Но он от души радовался желанию Феди зимой поселиться вместе с ними в Петербурге.

Впервые за долгие годы Ковалевский по-настоящему отдыхал. То есть много спал, гулял в лесу, скакал верхом по окрестностям, не раз вместе с Федей отправлялся на охоту, хотя так и не подстрелил ни одного зайца, участвовал в домашних спектаклях...

«С утра до ночи не перестаем есть, что вначале поражало меня после берлинской жизни, — писал Ковалевский брату, — но мало-помалу и я втянулся в это. Утром я встаю в 8, пью молоко с зельтерской водой, чай продолж[ается] до 10, в 12 большой завтрак, в 5 обед и чай, а в 9 часов вечерний чай, если от этого не растолстеешь, то придется «lasciare ogni speranza»50.

Словом, дни проходили в полном ничегонеделании, да к тому же не требовалось никаких расходов. Старики Круковские, откровенно счастливые тем, что их своевольные дочери с непутевыми мужьями вернулись наконец в отчий дом и не гнушаются родительским хлебом, не знали, как им угодить. Деревенская жизнь, еще несколько лет назад казавшаяся Софе, Анюте и горячо сочувствовавшему им Владимиру Онуфриевичу хуже самой отвратительной тюрьмы, теперь представлялась истинным блаженством.

«Если бы будущим летом работать хорошенько три месяца за границею, а 2 1/2 месяца разбирать привезенное и отдыхать здесь, — делился Ковалевский с братом, — и повторять это ежегодно, то, я думаю, и здоровье было бы хорошо, и научные интересы не уходили».

Увы, увы! Мечтам этим не суждено будет осуществиться.

2

После того как Софья Васильевна заочно удостоилась докторского диплома, она упросила Вейерштрасса похлопотать и о Юлии Лермонтовой, которая подготовила в лаборатории профессора Гофмана превосходную диссертационную работу. Однако на химиков Вейерштрасс не имел такого влияния, как на математиков. Юлии Всеволодовне пришлось поехать в Геттинген и после трехнедельной подготовки выдержать трудное испытание.

И вот, в октябре 1874 года еще одна русская женщина — доктор заграничного университета возвратилась на родину. На несколько дней она задержалась в Петербурге и остановилась у Ковалевских.

Летом, когда они все еще жили в Берлине, лабораторию профессора Гофмана посетил Дмитрий Иванович Менделеев. Встретив там Юлию Всеволодовну, он без лишних церемоний изъявил желание навестить ее и ее друзей.

Понимая, что более тесное знакомство с Менделеевым может быть очень полезно Юле, Ковалевские снова пригласили к себе Дмитрия Ивановича. Он охотно пришел и, по выражению Владимира Онуфриевича, «дрался с Софой из-за математики и значения ее до полуночи». «Он очень милый и, конечно, самый живой человек здесь», — делился своим впечатлением Ковалевский, хотя от него не ускользнуло, что «мил он пока дружен, но, я думаю, что в своих ненавистях он должен быть rucksichtslos51, и иметь его своим противником должно быть очень солоно».

В честь двух ученых женщин Менделеев устроил званый вечер, на который собрался чуть ли не весь цвет петербургской науки. Хозяин «хлопотал об нас ужасно», как сообщил Владимир Онуфриевич брату, и «вообще он стал нашим главным скоморохой». Юля оказалась в центре внимания химиков; Бутлеров усиленно приглашал ее работать в своей лаборатории, она много говорила с его ассистентом Львовым; Софа до часу ночи оживленно беседовала с Чебышевым, Гадолиным и другими видными математиками; Владимир Онуфриевич схватился в жарком споре с Бутлеровым. «Ко мне начинают привыкать, — писал после этого Ковалевский брату, — а то они вообразили по «пашквилю», что я ругатель и дикий нигилист».

После долгого аскетического затворничества, после дурной пищи, скверных, сырых «меблирашек» и доводивших до изнеможения умственных занятий Софья Васильевна со всей страстностью своей переменчивой натуры окунулась в удовольствия столичной жизни.